Анна Берсенева - Ловец мелкого жемчуга
Он ограничился тем, что однажды, в ответ на Маринкины приставания, сфотографировал ее. Получилось на удивление хорошо: Маринкина девичья дурость выглядела так выразительно и трогательно, что Георгий даже послал ее фотографию вместе с другими своими снимками на конкурс во ВГИК. И ведь, получается, не зря!
Правда, о самой модели он тогда сразу же забыл. А она, пожалуйста, явилась, видите ли, фотки посмотреть!
Георгий смотрел на хитро улыбающуюся Маринку – на ее распущенные блондинистые волосы, на ярко подведенные – это ночью-то! – глаза и пухлые короткие пальчики, теребящие золотую цепочку, которая призывно исчезала в глубоком вырезе бирюзовой кофточки. Так некстати все это было сейчас, когда весь он дрожал от восторга, смешанного с непонятной тревогой, когда не знал, что делать с собой!..
И вдруг, как только Георгий подумал, как невовремя явилась сюда эта пышнотелая девчонка, он почувствовал, что хочет ее. Это не было то желание, которое он хорошо в себе знал, – сердечный трепет, стремительно бегущий по всему телу вниз, легкий туман в голове, мгновенно пересыхающие губы, и все, что за этим следовало: шутки, переглядки, быстрые и горячие поцелуи, объятия – и дальше все понятно и приятно обоим… Сейчас, глядя на Маринку, он чувствовал только одно: если не возьмет ее сию секунду, то его просто разорвет изнутри. И какие тут переглядки, какие шутки, когда темные пятна мечутся у него перед глазами!
Даже Маринка догадалась, что с ним что-то произошло. Она перестала хихикать и удивленно посмотрела на Георгия.
«Испугалась, заорет еще», – стремительно мелькнуло у него в голове.
Но эта мысль уже не могла его остановить. Он в два шага оказался рядом с топчаном и почти упал на Маринку, всю ее накрыл своим телом; беловолосая голова ткнулась ему в солнечное сплетение.
Впрочем, Маринка ничуть не испугалась.
– Э-э, свет, свет-то выключи! – шепотом напомнила она.
Дальнейшего Георгий почти не помнил. Как он сумел даже на секунду оторваться от нее, от горячего, ему в живот, дыхания, как выключил свет?.. За эту секунду Маринка каким-то чудом успела снять трусы – или она сделала это заранее? – сбросить босоножки и улечься на топчан.
Он даже раздеваться не стал – только расстегнул джинсы, немного стянул их, навалился на Маринку, обеими руками схватился за ее голые ноги, сделал всего несколько стремительных движений, словно вбиваясь между этих с готовностью расставленных ног, – и почти сразу же задергался, зашелся стоном.
Маринка поерзала под ним и затихла. Все произошло так стремительно, что она, наверное, не понимала, надо ли ожидать продолжения.
– Кончил, что ли? – удивленно спросила она. – Ну-у, а я думала… Чего тогда к тебе девки ходят, раз так?
Георгий сел на топчане, зачем-то включил красный фонарь, стоящий на сбитом из досок столе. При красном свете он печатал фотографии, свет этот всегда предшествовал для него тому, к чему он не мог привыкнуть – появлению образа из ничего, из белого пятна бумаги, – и он любил этот тревожный свет. Но сейчас ничего этого не было.
Руки у Георгия дрожали, когда он застегивал джинсы, но той странной, мучительной и счастливой дрожи во всем теле, которую он чувствовал минуту назад, – больше не было.
– Прости, – глухо сказал он. – Сам не знаю, как получилось.
– Да ладно тебе! – Маринкино лицо снова расплылось в улыбке. – С кем не бывает!
Конечно, она не поняла, за что он извиняется – решила, что за слишком быстрое завершение процесса. Так смешно было слышать это от маленькой в общем-то девчонки, что Георгий не сдержал улыбку.
– Ты-то откуда знаешь, как бывает? – спросил он.
– Подумаешь! – хмыкнула она. – У меня, если хочешь знать, даже взрослые мужики были. То же самое, что пацаны. Всем одно и то же надо, только с разной скоростью. А правда, что Лидка Радунцева сюда приходила? – Маринкины глаза загорелись любопытством.
Глаза у нее были желтые, как у кошки, но Маринка совсем не понимала необычности этого цвета и, вместо того чтобы не портить эту необычность, плотно штукатурила веки ярко-голубыми тенями.
– Тебе какое дело? – поморщился он.
– Да никакого, интересно просто, – хихикнула она. – Лидка такую фифу из себя строит, прям куда там. Как же, в салоне красоты она работает, спонсор у ней! А сама парикмахерша простая, а спонсор – обыкновенный хачик, рыбу московским продает. Нет, ты скажи, точно она была? Я на позатой неделе видела…
– Слушай, чего ты лезешь? – Георгий наконец рассердился настолько, что забыл даже про стыд, захлестнувший его после того, как он так по-животному совокупился с блядовитой девчонкой. – Баиньки тебе пора, а то сейчас мамка придет, по заднице надает.
– Не придет, – ничуть не смутилась Маринка. – Мамка дрыхнет давно. А я сказала, что на дискотеку пойду.
– Вот и иди на дискотеку, чего сюда притащилась?
– А то ты не хотел! – Маринка наконец стала натягивать трусы; Георгий отвел глаза. – Рыжие – горячие, я же знаю.
– Все-то ты знаешь, – улыбнулся он.
Трудно было сердиться на нее – глупую, естественную как зверушка!
– И правда, пойду схожу на дискотеку, – решила Маринка. – Завтра воскресенье, высплюсь. Хочешь, вместе пойдем?
– Не хочу, не хочу. – Георгий дождаться не мог, когда она наконец оставит его в покое. – Быстрей давай собирайся!
– За фотками завтра приду, – сказала она, и в ее голосе послышались уверенные нотки женщины, которая собственным телом заработала хоть маленькое, но право распоряжаться мужчиной.
Когда за Маринкой наконец закрылась дверь, Георгий сел за стол, обхватил голову руками.
«Козел, ну, козел! – думал он, потирая переносицу и морщась. – Ничего получше не придумал, чем трахнуться, да еще так!»
Ему было противно и стыдно, но уже не перед Маринкой, которая ничего особенного в происшедшем не нашла, а перед собой. А еще больше ему было жалко – но не себя, а того звенящего восторга, от которого он так глупо и грубо избавился неизвестно зачем.
Надо было что-то делать со своим стыдом, со всем собой, невозможно было сидеть здесь как в клетке! И, забыв выключить лампу, Георгий выбрался на лесенку голубятни, спустился в сад и вышел за калитку.
Когда он возвращался с моря, все было уже по-другому. Даже в природе, а не только в его освеженном ночным купанием теле. Ветер утих, облака больше не затягивали небо – их пелена сначала надорвалась посередине небесного свода, потом рассеялась совсем, и крупные летние звезды замерцали низко, ярко, путаясь в перистых ветках акаций.
Георгий снова чувствовал в груди трепет, но уже и не мучительно-сжигающий, и не стыдливый, а обычный счастливый трепет, который и должен был чувствовать двадцатилетний парень накануне больших перемен в своей жизни.
