Терри Макмиллан - Дела житейские
Я завидую Клодетт. Она такая нормальная. Юрист, замужем, у нее дочь, и она счастлива. Любит своего мужа. Муж любит ее. Они купили в рассрочку дом. На лужайке у них дачный гарнитур. Они ездят кататься на лыжах зимой и несколько недель проводят на Карибских островах. Перед сном он расчесывает ей волосы. Она массирует ему ноги. Они уже семь лет женаты, но до сих пор отключают телефон.
А вот у Порции, которую Клодетт терпеть не может, а я люблю, идеалы совсем другие.
— У него должны быть волосы на груди, а ноги — безволосые. И чтоб деньги были. Мне плевать, какого цвета у него кожа, но чтоб на счету был не воздух.
— Деньги — это не все, — говорю я.
— С каких это пор?
Порция убеждена, что между ног у нее золотая жила. Образование у нее не Бог весть какое — курсы судебных секретарей, но меня это не волнует. Я без предрассудков. Мне интересны не аттестаты моих друзей, а их человеческие качества. Мало ли дураков с учеными степенями, не обладающих тем единственным, без чего трудно в этом мире: здравым смыслом.
Признаюсь, у меня самой его подчас нет.
Я вот, например, до сих пор не понимаю, что такого в черной-пречерной коже и длинных ногах, и почему от них балдею. Но не все поддается анализу. Прошло много лет, прежде чем я поняла, что мне нравится, а что нет. Маленькие мужчины меня просто не волнуют, то есть до сих пор не волновали. Мужчине, который побывал хоть раз у дантиста, я никогда не дам поцеловать себя. Меня отталкивали мужчины, которые боятся дезодоранта, те, что лезут трахаться с места в карьер, считая, что совершают нечто неслыханное. Этим мне хочется только врезать. Терпеть не могу вульгарных, тупых, ленивых и эгоистичных. Мне тошно, если мужчина вертится перед зеркалом. Презираю дураков и эгоцентристов, тех, кто не ходит на выборы, тех, кто читает в газетах только спортивную страницу. Ненавижу лгунов и мужчин, убежденных, что мир им что-то должен. Тех, кого волную не я, а то, что у меня между ног. Тех, кто ничего в жизни не отстаивает. Тех, кто путает похоть со страстью. И, наконец, тех, которые не могут использовать свой шанс: не осмеливаются поднять головы, боясь пойти ко дну.
Нетрудно теперь понять, какие мужчины мне нравятся. Они полная противоположность тем. Словом — мужчина, который может мне понравиться, должен быть чистоплотным, высоким, красивым, честным, чувственным, энергичным, деловым, белозубым. Он должен читать хорошие книги, участвовать в выборах и стремиться что-то дать миру и за что-то бороться, а не стоять с протянутой рукой. Его интересы не могут ограничиваться женщинами. Он должен ценить мой ум, а не думать только о том, какой рай у меня между ног. И последнее: этот мужчина должен уметь любить.
Я хочу возноситься к небесам одновременно с ним.
К таким выводам, хоть и случайным, привели меня те мужчины, которых я любила (правда, их было раз-два и обчелся), а также те, которые очень нравились мне. И тем и другим я благодарна. Не будь их, я не сделала бы вообще никаких выводов.
Мне исполнилось шестнадцать, когда появился великолепно сложенный Буки Купер; его кожа блестела, как тушь, а ногти были желтые. Он починил мне цепь на велосипеде, потом проводил меня домой через лес и поцеловал. Первый поцелуй в моей жизни! Буки любил что-то шептать мне в ухо таким тихим голосом, что мне приходилось следить за его губами, когда он говорил. От его прикосновения меня бросало в жар. Это он научил меня целоваться, открыв великую силу поцелуя. Но Буки погиб. Он переезжал улицу на велосипеде, и его сбила „скорая помощь". Я долго не могла поверить в это. Спала с оранжевым слоненком, которого он выиграл для меня на ярмарке, и мне казалось, что я с ним. Я ходила к его дому и ждала, когда он выйдет; но туда уже въехала другая семья, и белая женщина с розовыми бигуди на голове подозрительно выглядывала из-за занавесок. Прошло много времени, прежде чем до меня дошло, что Буки исчез безвозвратно. Признаюсь, я долго вспоминала его. Потом появился Шампань, баскетбольная звезда колледжа; он держал меня за руку и гладил по волосам, от него пахло одеколоном. Хоть я и училась в младших классах средней школы, но с ним чувствовала себя женщиной. После выпускного вечера и первого стакана рома с кока-колой он уговорил меня расстаться с девственностью, и я согласилась. Мне надоело отказывать, и я прикинула, что если забеременею, то к родам успею закончить школу. Было больно, и я обрадовалась, когда все закончилось, только никак не могла понять, почему все носятся с этим сексом так, будто в жизни нет ничего важнее. Тогда я ничего не испытала. Какая разница, я все равно хотела Шампаня, чувствуя себя хорошо в его объятиях. Он был такой сильный! Я любила лежать рядом с ним и мечтать о нем. Под печальные медленные блюзы Арефы или Смоуки Робинсона я зарывалась в подушку и плакала. Так я поняла, что влюблена. Мы решили пожениться, как только кончим колледж. Он тогда играл за профессионалов. Что же случилось? Я училась в музыкальной школе в штате Огайо, а он уехал в университет Биг Тен в Индиане и не написал мне ни строчки; к тому же пальцы ему скрутил артрит, о котором он никогда не упоминал.
— К черту Шампаня, — сказала я, встретив кривоногого боксера Дэвида с такой же походкой, как у Клинта Иствуда.
Он гонял на „Харлее Дэвидсоне" и был черный-пречерный аж до синевы, и мне хотелось съесть его живьем. Особенно после того, как он водрузил меня на себя и позволил играть с ним, как я хочу и сколько хочу. Мне это жутко понравилось. Он учил меня, что у страсти нет границ, кроме тех, что мы сами обозначаем. Почувствовав желание, я тут же набирала его номер и говорила, что хочу его видеть. Тело Дэвида, такое отзывчивое, было моим первым наркотиком. Он часто брал меня кататься на мотоцикле — в любую погоду: в дождь, ночью, в холод; мы уезжали далеко. Тогда я впервые изведала прелесть приключений и поняла, что такое свобода. Но говорили мы мало. К тому времени, когда Дэвид предложил мне выйти за него замуж, я уже поняла: во всем, кроме постели, он скучный; но экстаз — одно, а супружеская жизнь — совсем другое. Я отказала ему, солгав, что еду в Нью-Йорк, собираюсь стать певицей и хочу яркой, беспокойной жизни, а не тихого семейного омута в Толедо. Дэвид убеждал меня, что превратил бы нашу жизнь в праздник, но я сказала, что не стану и пробовать.
Приехав сюда, я решила передохнуть от мужчин. Устроить себе что-то вроде каникул. Но только подольше. Они затянулись на четыре месяца. Но иногда нет лучшего развлечения, чем мужчины. Моя приятельница Мария, комедийная актриса, говорит, что я слишком серьезно отношусь к мужчинам и переоцениваю их. Ну, тут уж ничего не попишешь. Считайте это старомодным — ведь на дворе восьмидесятые, но что может быть лучше чувства, что ты любима и нужна. И покуда Господь не придумает что-то получше, я буду молиться и надеяться, что в один прекрасный день явится тот единственный, которого я жду.
