Маша Царева - Ненавижу? Хочу! Или кое-что о мачо

Он явно чувствовал себя неловко, как явившийся без приглашения гость. А я вдруг с удивлением поняла, что рада его видеть. Хотя всего за месяц мы успели стать почти чужими. Я уже и представить не могу, что когда-то бодро вставала в семь утра, чтобы отправиться на пробежку с этим любителем физической культуры.

Я успела забыть запах его одеколона, но помнила, что раньше мне очень даже нравилось, когда он вот так пристально на меня смотрел. Эдик с меня и правда взгляда не спускал – наверное, ожидал очередного подвоха. Но на этот раз я убегать не собиралась.

– Шурка… А ты загорелая.

– Зато ты бледный, как глист, – зевнула я, – так что мы прекрасно дополняем друг друга.

– Ну прекрати издеваться, – неуверенно улыбнулся он, – я вообще не понимаю, что происходит.

Я поставила перед ним дымящуюся чашку, а сама уселась на стул напротив.

– Я столько раз пытался с тобой связаться, но ты специально меня игнорировала… Ты тогда так странно от меня убежала, я места себе не находил. Все думал, чем я мог тебя обидеть.

Мне стало так стыдно, что я даже разрумянилась. Несколько последних дней я только и делала, что трубила на всех углах об эгоизме как главной особенности мужского характера. А сама… Сама вела себя как особа, отправившая собственное сердце в бесконечный оплачиваемый отпуск.

– И в конце концов я, кажется, понял…

Я удивленно на него посмотрела.

– Что же ты понял? – Неужели он тоже об этом задумывался? Я имею в виду мою неготовность вить гнездо и неуверенность, хочу ли я принадлежать одному-единственному мужчине.

– Думаю, все дело в спорте, – потупился мой экс-жених, – мне так хотелось, чтобы ты разделила мое увлечение. Но в глубине души я понимал, что тебе давно опостылели все эти беговые дорожки и упражнения с гантелями.

– Это правда, – призналась я, – но…

– Ты просто устала, – перебил Эдик, – Шурка, ты перенапряглась. У тебя и так проблемы на работе, а я еще и заставлял тебя рано просыпаться, чтобы бегать по утрам. И вот… Мы бегали по утрам, а в итоге ты сбежала от меня.

Нервно хихикнув, я отпила огромный глоток кофе и конечно же обожгла язык.

– Я готов признать, что был эгоистом, – сказал Эдуард.

Я недоверчиво на него смотрела. Он что, притворяется? Уж не прорезались ли у него под ветровкой пушистые белые крылья? Я сбежала от него без всяких объяснений. Он сто раз звонил мне, но я даже не снимала трубку. Он приходил ко мне на работу, а я, рискуя жизнью и трехсотдолларовыми туфлями, сбежала от него по пожарной лестнице. Я изменила ему и планировала за его спиной другую свадьбу.

И после всего это он был эгоистом. Он пришел, чтобы попросить прощения.

– Шура… Ну скажи что-нибудь наконец.

– Я… Я даже не знаю, что на это и сказать, – сказала я.

Он был разочарован – он-то надеялся, что я скажу о том, что я все еще люблю его и готова простить физкультурные экзекуции. Признаться честно, я запуталась. С одной стороны, Эдуард – единственный нормальный мужчина, который за двадцать семь лет встретился на моем жизненном пути. С другой стороны, я же не тамагочи, которого запросто можно переключить с одной программы на другую. Хотелось бы мне научиться где-нибудь чудовищной легкомысленности – вчера выбирала свадебное платье, чтобы пойти под венец с Майклом Рикманом, а сегодня преданно признаюсь в любви к Эдику. Но, к сожалению, в университете легкомысленности не учат, зато учат истории литературы, которая лишний раз подтверждает, что любовь – страдание и работа.

Эдик сидел напротив меня и пил кофе, глядя в стол.

Его лицо было таким знакомым, я знала наизусть каждую черточку. Кстати, лицо Майкла Рикмана (извините уж, что я опять о нем, обещаю, что это в последний раз) обладало странной особенностью – забываться сразу же после того, как я расставалась с его гордым обладателем. Вот и сейчас – попросите меня представить в мельчайших деталях его лицо – ничего не получится, перед моими глазами будет лишь размытая клякса.

Я запуталась. Окончательно запуталась. И что же мне теперь делать?

И в этот момент в дверь позвонили.

Я вздрогнула от неожиданности. Да и Эдуард как-то странно дернулся.

– Ты ждешь кого-то? Я тебе помешал?

В этом вежливом вопросе было столько гордой ревности, что мне захотелось плакать. Первый вопрос: почему же я все-таки такая непутевая? Второй вопрос: кого это черти принесли?

– Да нет, никого. Может быть, это соседка? Или Лерка…

Босыми ногами я прошлепала к двери.

– Кто там?

– Служба доставки. Магазин «Все для невесты», – прозвучал ответ.

Я открыла дверь.

– Что? Вы ко мне?

– Да, если вы невеста, – профессионально-вежливо улыбнулся курьер. В его руках был громадный сверток. – Александра Кашеварова?

– Да, – растерянно призналась я.

– Распишитесь, получите. – Он протянул мне квитанцию и сверток.

– Что это? – В дверном проеме за моей спиной появился Эдик. – Шурка, ты заказала в телемагазине ковер?

– Вроде того. – Я захлопнула дверь за курьером и небрежно швырнула сверток на диванчик – знаете, во многих московских коридорах есть такие диванчики. На них принято садиться, чтобы было удобнее обуваться. Я прекрасно знала, что находится в пышном свертке, и сочла, что этот предмет не заслуживает лучшего обращения.

– И все-таки… Шурка, прошел всего месяц, а у тебя уже какая-то своя жизнь, – воскликнул Эдик, – ты совсем вычеркнула меня. Ты не подумала, что мы могли хотя бы остаться друзьями.

– Эдик, да нет у меня никаких секретов. Просто это неинтересно. Давай я тебе лучше еще кофе сделаю.

– Да не хочу я больше кофе! – Он протянул руку и надорвал край хрусткой оберточной бумаги. Я увидела слабо отливающий золотом атлас.

– Шурка… Я знал, что это такое. Мне просто хотелось проверить. Но я знал. Можно я его разверну?

– Да разверни, мне не жалко, – пожала плечами я. Никогда раньше мне не доводилось оказываться в столь глупой ситуации.

У Эдика был вид ребенка, который разворачивает новогодний подарок и с волнением надеется, что в картонной коробке его ждет маленькое чудо.

А там и было чудо. Только так и можно назвать роскошное платье, которое было бережно завернуто в бумагу. Несмотря на то что я уже видела его на манекене, у меня все равно дыхание перехватило, а к глазам подступили слезы. Но то были не слезы отчаяния или грусти. Нет, это были терпкие торжественные слезы – такими слезами вдруг ни с того ни с сего начинаешь плакать в готическом соборе, когда слышишь обволакивающие звуки органа. Это было самое красивое свадебное платье в мире.

– Шурка… – Похоже, Эдик испытывал те же чувства, что и я. Хотя, странно все это. Мне всегда казалось, что мужчины к моде равнодушны, если они, конечно, имеют традиционную сексуальную ориентацию, – Шурка, ты его все-таки купила…