Наследница по кривой (СИ) - Нинель Лав
— Но… — Анатолий никак не ожидал от жены такой осведомлённости и жадности. — Это же не честно! Мама вложила большую часть денег в квартиру. Она продала нашу трёшку…
— В Белых Столбах, — жестоко уточнила Кира, зная болезненное отношение мужа к его месту рождения и бывшего проживания. — Ах, какое богатство!
Анатолий поморщился.
Он давно считал себя москвичом и почти забыл, что родился и вырос в столь известном месте — в Белых Столбах находилась психиатрическая больница, проще говоря, дурдом. Услышав, откуда он родом, многие отпускали неуместные обидные шуточки, и это больно задевало его самолюбие. Женившись, Анатолий прописался к жене, стал гордо именоваться москвичом и говорил всем, что родился и вырос в Москве. Постепенно он и сам поверил в эту небылицу. А пять лет назад, перейдя на новую высокооплачиваемую работу, им с мамой удалось продать квартиру в ненавистных Белых Столбах и купить двухкомнатную квартирку в Измайлово. А вот теперь жена хочет разрушить его независимый от семьи мирок…
— Не важно, где была наша квартира, главное, что она продана и деньги вложены в покупку нынешней квартиры.
— Даже если тебе удастся это доказать, то половина от твоей половины квартиры и машины будет моей и тебе придётся её у меня выкупать.
Задыхаясь от злости, Анатолий метался по чужой квартире.
И зачем он затеял этот развод? Разве ему было плохо? Они обо всем договорились: жена растила детей и никогда не вмешивалась в его рабочие и личные дела. А что теперь? Тягостный развод с дележом имущества! Его имущества! С таким трудом заработанного, скопленного и утаенного. И почему он не сдержался? Увидев её за рулём шикарной иномарки, он настолько растерялся, что не сразу вышел из машины, а тупо сидел и ждал, пока его жена и дочери под ручку с незнакомым мужчиной скроются за дверями вокзала. Что он чувствовал тогда на перроне, наблюдая за ними из-за спин провожающих? Злость? Обиду? Скорее разочарование. Он и представить себе не мог, что другой мужчина может обнимать его жену, прижимать к груди и прилюдно целовать, и она не противилась этому, воспринимая как должное. Большего унижения он никогда не испытывал! За столько лет брака — пусть и не полноценного (за отказ от выполнения «супружеских обязанностей» он ей мстил отдельно: заводя на стороне романы направо и налево) он так привык к своей жене-служанке, что практически не воспринимал её как женщину, а оказалось, что богатый респектабельный мужчина влюблён в неё, дарит дорогие подарки и не сводит с неё глаз; а он привык настолько, что уже почти забыл, что она когда-то волновала его, и он был рад просто стоять рядом с ней. Вчера на перроне он увидел ту недосягаемую девушку из юности и испугался. Испугался того, что его налаженная «образцово-показательная семейная жизнь» закончилась. Нет, не зря жена так внимательно, оценивающе смотрела тогда на него на даче. Она сравнивала их, и сравнения были не в его пользу. Он это почувствовал и решил не ждать, решил опередить грядущие события, уйти первому, громко хлопнув дверью и говорить всем, что не стало сил терпеть ужасный характер жены — вы же помните, какая она была?!
Закрыв глаза рукой, Кира стояла посреди гостиной и тщетно пыталась избавиться от затопившей её злости.
Что она делает? Зачем говорит об этих вещах: о разводе, о дележе имущества? Ведь она же не меркантильная стерва и никогда не цеплялась за деньги и имущество — ей не нужно ничего чужого… Только развод!
Она потрясла головой, прогоняя наваждение чужого взгляда, и чтобы избавиться от него окончательно, вышла в прихожую.
— Пусть будет так, как ты решил: у меня остается моя квартира и машина — тебе твоя квартира и машина… Делить твое имущество я не буду — мне твоего ничего не надо, — она посмотрела в зеркало на своё бледное взволнованное лицо и отвернулась. — Я подпишу документы на развод. Только быстрее…
— Это дело другое. Узнаю прежнюю…
Не слушая мужа, почти уже бывшего мужа, Кира со всей силы швырнула новенький мобильный телефон в открытые двери столовой.
Телефон ударился о барную стойку, отскочил от тёмного дерева и, обижено тренькнув, развалился на несколько частей. Кира охнула и бросилась собирать осколки.
— Нет! Нет! Что я делаю? Мне нельзя разводиться — для девочек это будет настоящий трагедией — особенно для младшенькой… Она просто обожает отца… Надо сохранить эту видимость брака… хотя бы еще на несколько лет… — заговорила она вслух, присаживаясь на корточки перед «погибшим» телефоном и собирая в ладонь его пластмассовые части. — А как же моя новая жизнь? Отказаться от всего и пожертвовать ей ради спокойствия дочерей? Это сделает меня несчастной… А развод сделает несчастными их… Снова стать образцовой домохозяйкой… заботливой, доброй, честной, порядочной… которых не бросают…
«— Ты разве еще не поняла — ты изменилась, и все вокруг тебя изменилось! Ничего уже не будет, как прежде! Нельзя вернуться в то, чего больше нет! — назидательно произнёс «мудрый Гном» и трагично, как по покойнику, снял остроконечную шляпу с большими полями по ее прошлой жизни. — А на счёт честных, добрых, порядочных, то именно таких и бросают мужья, наивно полагая, что уже всё знают о своих жёнах. Им подавай что-нибудь новенькое, да поострей! Это потом, когда вляпаются по самые уши в дерьмо, они спохватываются, раскаиваются, вспоминая спокойное домашнее ничегонеделание и возвращаются к борщам и пирогам, о которых, оказывается, тосковали всё это время поиска совершенства и возвышенной неземной любви. Хотя, нет, возвышенной неземной любви ищут женщины, мужчины куда скромнее в своих запросах — им нужно совершенно иное: секс и жратва…»
Привалившись к прохладному лакированному дереву барной стойки, какое-то время Кира сидела в таком неудобном положении, слушая разглагольствования своего внутреннего голоса, «прощаясь» со своим пятнадцатилетним браком, не замечая боли от врезавшихся острых частей телефона в сжатые ладони.
«— А на счет честной, доброй, порядочной, заботливой — так это не о тебе, болезная. Ну, какая же ты честная, когда всем врешь напропалую и, наплевав на вашу договоренность, любовника завела; добрая — ты у мужа чуть половину имущества не оттяпала; со своей заботливостью ты ему и детям хуже горькой редьки надоела; а уж о порядочности твоей я молчу — ребенка от другого мужика прижила и на шею к первому встречному повесила…»
«— Ты прав, мой
