Натурщица - Олег Юрьевич Рой
— Да не стоит, я доберусь… От моего салона до мастерской идти всего ничего.
— Хорошо, тогда я тебя жду!
Они договорились, что Сима приедет к нему в три часа. Она очень волновалась, потому что наконец-то собралась с духом и решила показать ему свои работы. Не все, но значительную часть, и ранние в том числе.
— Давно уже пора, — ворчливо напутствовала ее Полина Андреевна. — Скажи ему, тетя Полли ругается, что ты до сих пор этого не сделала. Если они хороши, он тебе так и скажет. Если нет — скажет, почему именно «нет» и как надо сделать, чтобы было «да». А трястись вечно осиновым листом — тебе самой-то не надоело?
— Начинает надоедать, — засмеялась Сима.
Она собрала свои работы в довольно объемистый пакет — пусть приличный, но объемистый — и только тогда поняла, что напрасно не приняла помощи Алексея. Он ведь хотел заехать за ней, и тогда бы ей не пришлось его тащить. Оказалось, что работ набралось у нее порядочное количество.
— Ладно, — уже весело решила Сима. — Пропадать так с музыкой! Так и скажу Леше: «Включай музыку, я готова пропадать!»
Она приготовила Полине Андреевне обед, приняла двух клиенток в салоне и поехала в лофт, изрядно волнуясь. Нет ничего более тревожащего, чем ожидание. Любой свершившийся факт лучше, чем изматывающее ожидание. Экзамен, к примеру. Нет, конечно, есть люди, которые перед экзаменом ни капельки не переживают. Например, круглые отличники или, наоборот, абсолютные пофигисты. Сима не была ни тем ни другим.
Что ей скажет Леша, увидев ее бездарную мазню? На всякий случай в сумку со своими работами она положила сверху большой черный пакет, стыдливо укутала их, чтобы сразу в глаза не бросались.
— Ну, что ты звонишь, ключи же есть, — ласково укорил ее Леша, когда она приехала на Пресню.
— Мне было неудобно, — призналась Сима.
— А мне было бы приятно, если бы ты открыла сама, — сказал он, улыбаясь.
— Хорошо, — храбро сказала она. — Обещаю, в следующий раз открою своим ключом. Сейчас… Только передохну для храбрости.
— Хорошо, — засмеялся художник. — Ты тогда набирайся храбрости, а я сварю нам кофе.
— С корицей?
— С корицей!
Они пили ароматнейший кофе, а Сима прикидывала, с какой работы начать свой показ. Наверное, их надо расставить, чтобы они все были на виду. Эдакая творческая Голгофа. Нет, это было для нее испытанием, пожалуй, похлеще экзамена.
— Сейчас чашки помою, — оттягивая момент, сказала она.
И за шумом воды ни он, ни она не услышали, как в замке повернулся ключ.
— Алекс! — раздался от входной двери звонкий, но приглушенный расстоянием женский голос.
Процокали каблучки.
— Алекс, милый, я дома! — раздалось гораздо ближе — совсем близко. — Ау!
И появилась ОНА. Умопомрачительно стильная, свежая, с безупречной стрижкой и голливудской улыбкой в тридцать два белоснежных зуба. Небольшой чемоданчик на колесиках — аккуратненький, словно игрушечка, катился за ней, как собачка на поводке.
Легкой походкой она, улыбаясь, дошла до опешившего художника, непринужденно обняла его, поцеловала в щеку:
— Здравствуй, мой хороший.
Поставила чемоданчик посреди кухонной зоны, а сама дошла до диванчика и грациозно и весело бросила на него свою безупречную фигурку.
— У тебя новая домработница?
Это был вопрос, обращенный к Алексею по поводу Симы, застывшей с мокрыми чашками в руках.
— Ф-фуф-ф, как я устала. Можно мне кофейку?
Вопрос, брошенный в пространство. Не вопрос. Требование, замаскированное под просьбу. Обращенное неизвестно кому, не требующее ответа — просто сейчас ей принесут кофе, иначе и быть не может.
И Сима поняла, что это именно она — Жанна, бывшая жена Алексея. Поняла она и другое — ей с этой «заморской птицей» не справиться. Правило «Наглость — второе счастье» еще никто не отменял, и на этом поле Сима ее переиграть не могла.
Она аккуратно поставила вымытые чашки на сушилку и посмотрела на Алексея. Взгляд ее был красноречивее всяких слов и выражал только одно: «Пожалуйста, сделай хоть что-нибудь!»
Но Алексей молчал, и выражение его лица было неопределенным, словно он вновь ушел в себя — как и тогда, когда они обнаружили пропажу креста. На Симу он даже не смотрел, глядел только на Жанну — точно кролик, загипнотизированный удавом.
«И что мне теперь делать?!» — панически затрепетала мысль, а руки уже поспешно вытирались о серое льняное полотенце, и ноги делали первые шаги в сторону выхода.
— Уже уходите? — раздался бодрый голос Жанны. — Мы были бы очень признательны, нам нужно серьезно поговорить наедине. Всего хорошего!
Им! Нужно! Серьезно! Поговорить! Наедине!
И Алекс не возразил. Сгорбившись, он стоял возле дивана и смотрел в пол.
Душа Симы оборвалась. Как во сне, она набросила на себя легкий плащик, взяла сумочку. Он не вышел ее проводить — как и тогда. Она подождала в прихожей — столько, сколько позволяли приличия, — давала ему шанс. Он им не воспользовался, зато на кухне вовсю разливалась соловьем Жанна; даже в прихожей ее было слышно:
— Алекс, солнце мое, даже не буду спрашивать, с какой новости начать, начну сразу с хорошей. На твои картины в Дакоте бешеный спрос. Ажиотаж. Ты понимаешь, что это значит?!
Для Симы это значило только одно — она должна уйти. Немедленно. Он все-таки пленник. Только не алжирский. Он вечный пленник своей жены. И она тихо прикрыла за собой дверь.
Глава 11
«Куколка»
Нет, ей не плакалось, она словно заледенела. Осознавала себя вспышками — вот она идет по улице, а вот уже стоит на эскалаторе в метро. А вот, влившись в толпу, поднимается куда-то наверх по лестнице, и людской поток неостановимо несет ее. Куда, зачем? Туда, где безопасно, — домой.
Сима тихо зашла к себе в комнату, легла навзничь на кровать. Спохватилась — надо же приготовить что-то Полине! Вспомнила, что уже обеспечила ее едой. Все постирала. Все убрала. Ей было совершенно нечего делать… Нет, она собиралась, конечно, что-то сделать в этот день, но вот незадача — даже пакет со своими работами, оказывается, она оставила в мастерской!
Сима тихонько засмеялась. Смеющейся и застала ее Полина, заглянув к ней в комнату:
— А что ты дома? Уезжала ведь.
— И приехала обратно! — весело ответила Сима.
— Что-то не нравится мне твой бодрый настрой, — подозрительно вгляделась в нее лиловая дама. — Как-то он истерикой отдает.
— А мне, наверное,
