Любовь с чистого листа - Кейт Клейборн

— Я так старалась выбраться в Нью-Йорк, Мэг. А тебе даже город не нравился. Но ты… влюбилась в него.

По моему лицу, видимо, скользнула тень внутреннего опустошения от того, что Сибби так думает обо мне и моей работе. Она прикладывает руку ко лбу и трет его в утомлении.

— Слушай, я знаю, что ты стараешься. Знаю. Но за год после переезда сюда перед тобой уже выстроилась очередь из клиентов. А потом мы переехали в Бруклин и даже оглянуться не успели, как ты стала местной знаменитостью. И запустила совершенно новый тип бизнеса. Выдыхая, она издает усталый смешок и смотрит на диван, где мы с Ларк сидели.

— Ты дружишь с кинозвездой.

— Прости… — отвечаю я, хотя знаю, что это неправильно или не до конца правильно. Мне жаль, что Сибби так думает, но я не знаю, надо ли себя винить в том, почему она так думает и что это из-за моей работы. У меня нет слов. Понятия не имею, что сказать, где даже начать и как на это возразить.

— Итак, — говорит она. — Довольна, что узнала? Всю жалкую подноготную правду. Ведь гораздо лучше так, когда все открылось, да?

— Она не жалкая, — заикаюсь я. — И да, так лучше. Лучше, когда мы… когда мы не прячем ничего друг от друга. Я ведь правда стараюсь быть честной.

— Рада за тебя, Мэг. Но знаешь ли, некоторые вещи лучше умалчивать. Я не хотела тебе об этом рассказывать. Я хотела просто переболеть этим, сама, потому что знаю: это нечестно по отношению к тебе и очень мелочно с моей стороны. Это унизительно, — говорит она срывающимся голосом, ее подбородок вздрагивает. Но она тут же усмиряет дрожь и глубоко вдыхает через нос.

— Я счастлива с Элайджей, счастлива получить новые возможности работы в центре. Вот что поможет. А не… это.

— Прости, — снова извиняюсь я, абсолютно разбитая. Я считала себя очень храброй. А теперь совершенно сбита с толку, ни в чем не уверена и переживаю, что только сильнее ее задела. — Я не знала. Я правда не знала, что дело в этом.

Часть меня говорит: «Стой, не дави на нее». Но другая часть еще больше боится потерять Сибби. А я так глубоко зашла в этой ссоре, что не знаю, как остановиться.

— Си, если б мы только могли…

Но, увидев выражение ее лица, я снова замолкаю. Она… в ярости. На меня, на эту квартиру, на весь этот разговор.

— Конечно же в этом, — говорит она, будто поверить не может, что я сама не догадалась. Будто я эгоистка.

Я снова почти извиняюсь, потому что и правда, наверное, вела себя как эгоистка. И сама виновата во всем. Что не знала и что… начала этот разговор. Я снова открываю рот в надежде выразить это насколько возможно связно, но Сибби опережает меня, говоря очень жестко и резко.

— Не из всего надо раздувать скандал в духе «я не твоя настоящая мама», понимаешь?

Из нас и всей квартиры будто высосало воздух. Сибби выглядит так, будто сама в шоке от своих слов, от того, что упомянула это.

Мой семейный секрет, из-за которого я здесь и оказалась.

Из-за которого я вторглась в ее нью-йоркскую мечту.

Не знаю, отразился ли у меня на лице тот же шок. Даже не знаю, в шоке ли я на самом деле. Да и мне испытывать подобное приходилось, даже сравнительно недавно. Вот куда может привести это давление, эти ссоры. Я с самого начала это знала.

Это может ранить.

Очень и очень сильно.

— Это было очень низко, — говорю я дрожащим голосом.

По ее щекам, оставляя черно-серые дорожки, текут слезы.

— Я знаю. Прости.

Я знаю, что ей стыдно, и это не слезы говорят мне. Это ее плечи и то, как она водит большим пальцем вдоль указательного — привычка, когда нервничает. И то, как смотрит на меня, полная сожаления.

Та часть меня, которая, сидя в баре напротив Лашель, приняла ее хороший совет, которая поссорилась с Ридом, прежде, чем переспать, та часть, которая меньше получаса назад говорила Ларк о профессиональных границах, — эта часть говорит мне: «Стой. Останься и реши это».

Но эта часть довольно новая. У нее еще мало опыта.

И я просто делаю то, что, как мне кажется, необходимо, если я хочу избежать боли.

Я ухожу.

Слишком рано.

Слишком рано заявляться без предупреждения.

Слишком рано плакать у него перед глазами.

Слишком рано делиться тем, почему я плачу.

Но все же.

Я ушла из квартиры, прихватив разве что свою крупную мешковатую сумку и крупные, мешковатые чувства, и прошла тем же маршрутом — только в обратную сторону, — что и Рид две недели назад: через парящий живописный Бруклинский мост. Где-то по пути я смутно приметила надписи на его перилах: начерченные выражения протеста, идентичности и любви. Я подумала: «Тебе будет интересно», — но опустила взгляд, смотря на уверенный, ритмичный шаг ног по деревянным планкам. Войдя в город, я попала в самый час пик — нижний Манхэттен забит людьми и машинами — шумный, анонимный рой, который внезапно показался очень неприветливым. Сложно было идти как-то иначе посреди этого напряженного и стремительного хаотичного движения, чтобы поскорее попасть домой после тяжелого дня. Может быть, я поэтому спустилась в метро на Сити-Холл, даже не успев обдумать преждевременность того, что собралась сделать.

Только подойдя к его дому, я в шоке осознаю, что сделала, куда приехала. Держу телефон, как горячую картошку, в неуверенности перебирая его из руки в руку. Написать, что я здесь? Или написать, но не говорить, где я? Вообще не писать и уйти, подавить рыдания, подступающие к груди с самого разговора с Сибби.

Не успев ничего решить, я вижу его — он идет по улице своей прекрасной прямой походкой: темный костюм, пиджак аккуратно