Мой плохой босс (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta"

— Я… Я…

Задыхается. Причем не столько от болезненности — не так уж жестко я его прихватила, — сколько от самой сути того, что происходит. Вряд ли хоть одна его шлюшка позволяла себе с ним вот это. Для них он был богатенький мачо и счастье, что он на них внимание обратил. Для меня он — нахальный паршивец, которого еще воспитывать и воспитывать.

— Ты, наверное, хотел извиниться за то, что сказал, что я фальшивлю, да? — медовым голосочком уточняю я, чуть расслабляя пальцы.

— Сейчас — нет, — рвано выдыхает Антон, глядя на меня прибалдевшими глазами. Боже, скажи мне, куда я глядела раньше? Верещагин настолько прется, когда я его дрессирую, что ему на роду написано было быть рабом.

Моим. Только моим рабом…

— Что значит “сейчас”? — вода настолько красиво бежит по его плечам, что это меня даже отвлекает от моей немедленной казни.

— Сейчас ты просто бесподобна, моя госпожа, — вышептывает Верещагин, склоняясь ко мне ближе, — сейчас — ты настоящая. Жестокая. Восхитительная. И я не могу тобой насытиться, сколько бы ни пробовал, сколько бы ни пытался наиграться в твою игрушку.

— Надо же, исправляешься, — пробегаюсь кончиками ногтей по колючему подбородку, — но договаривай. Я слышу, что ты не заканчиваешь эту фразу. Когда я фальшивила, по-твоему?

Верещагин смотрит на меня не мигая, явно не желая произносить то, что подразумевалось за этим “сейчас”.

— Договаривай, Антон, — мой голос становится суше, — я не буду приказывать дважды.

Да-да, мой сладкий, это был приказ. А ты думал — просьба? Я не прошу. Я беру то, что мне полагается. И если ты не хочешь подчиняться — ты можешь выйти из моей ванны. Ты это знаешь. Будем считать, что воспитание начинается.

Выйдет или?..

Да нет. Я вижу, что нет. Он не сбежал от меня после большего. Вопрос в другом, будет ли слушаться? Или это все — очередная провокация, и мне нужно объяснять элементарное, что не стоит бесить меня всякий раз, когда хочешь, чтобы я взялась за плеть.

Хотя… Какая ему плеть сейчас, а? Еще пару недель только заживать будет. Но кто знает, вдруг ему мало?

— До корпоратива, — сипло выдыхает Антон, — до корпоратива ты собой не была. Так ведь?

Он смотрит на меня в ожидании. Будто я должна сейчас немедленно взорваться, будто я — бомба, фитиль которой он только что зажег.

Хотя, и правда, с этим фактом сложно поспорить. И он для меня не очень-то лестен.

Я молчу и гляжу Антону в глаза достаточно долго, чтобы он уже начал ощущать, как покашливает за его спиной нервозность. Я ведь вижу, как напрягается его лицо с каждой секундой тишины между нами.

Тишина — это опасность.

Он ничего не понимает.

Как же это волшебно…

— Ир… — заикается было Антон, явно желая сгладить как-то сказанное, но я договорить ему просто не даю.

И все-таки целуется этот паршивец лучше, чем говорит комплименты.

Хотя ладно, “бесподобная госпожа” была очень даже ничего. Просто я люблю эти его губы на вкус — прохладные и сладкие, все тот же мой медовый лед. И нахрен мне не нужна его болтовня сейчас, а вот болезненное шипение, когда я прижимаюсь к нему, притискивая его к стене.

— Терпи, — фыркаю ему в губы, — ты сказал, что хочешь меня настоящую. Ответишь за слова?

— За каждое, — выдыхает Антон, а потом я крепче прихватываю его за член, и ему становится не до разговоров.

— Тогда терпи!

Может быть он и прав. И два года “до корпоратива” я и вправду сдерживалась слишком сильно и играла не свою роль.

Но дерзить мне безнаказанно этот наглец не будет.

Пусть вот так — задыхается, обмирает, глухо постанывает только от одних только движений моих пальцев. Его тело — будто гулкий контрабас и одно движение моей руки отдается дивным звуком.

И я с садистским удовольствием улавливаю, когда Антон начинает терять контроль, когда начинает пытаться сам толкнуться в мои пальцы. Близок к пику, мой сладкий?

А нет!

В этой сонате кульминации не будет. Один только облом.

И я замедляюсь, перехватываю грубее, притискиваю к стене сильнее, напоминая об иссеченной спине болью, отстраняю Антона от оргазма раз… Второй…

Господи, как же хорошо… Как мне нравится, не представлять себе на месте саба Антона Верещагина, а иметь его самого в своем полном распоряжении. Готового на все. И даже терпеть мои издевательства. Наслаждаться ими!

— Ира…

Еще больше мольбы? Надо же, а я думала, что знаю все тональности его умоляющего голоса.

— Ты что-то сказал? Я не расслышала, — мурлычу я, снова скользя пальцами по его дивному члену.

Сверху вниз. Снизу вверх. Теплая гладкая плоть в ладони, восхитительно твердая, очень многообещающая.

И аккомпанемент из рваных вздохов мне полагается в награду. Даже не хочется разжимать пальцы на этом “смычке”, он сладкий даже на ощупь.

— Госпожа моя…

Да-да, вот так надо! С голодным, темным исступленьем. Уже на все готов, а, мой сладкий? И плевать на больную спинку, лишь бы хоть в какой-либо вариации я тебе дала? Хоть что-то!

Интересно, почему он все это мне позволяет? Он! Неужто так сильны его сабмиссивные инстинкты? Так не хватало жесткой руки?

— Помиловать тебя, Верещагин?

Я замедляюсь снова. Если брать во внимание чрезвычайно раскаленный вид Антона — странно, что вода, падающая на его кожу с душевой панели, не испаряется еще на подлете.

— Нет, — наконец выдыхает Антон, и пальцы его на моей шее подрагивают, — помилования не надо. Карай до конца. Я заслуживаю.

Сладкий мой, медовый, такой шелковый паршивец.

Я точно его сожру. Ну, или он умрет у моих ног, умоляя разрешить ему кончить.

Но отказаться от него, вот такого — совершенно непосильная задача для меня.

Я могу лишь только продолжать его казнить. С жестоким удовольствием.

Глава 39. Антон

— Чисто теоретически, Верещагин, у тебя есть свой дом, и если мне правильно помнится — даже не один. Таскаться ко мне каждый вечер не обязательно.

Ирина говорит это, стоя в дверях своей квартиры, напротив меня и скрестив руки на груди.

— Не обязательно или нельзя? — педантично уточняю я, любуясь ею. — Принципиальнейшая разница, чтоб ты знала.

Теплеет. Теплеет воздух между нами, теплеет воздух вокруг нас.

Ира в белом тонком платье в черный горошек — такая вся из себя девчонка, легкая, почти невесомая.

И губы в розовой помаде.

Такой контраст с тем, какой она бывает настоящей — стальной, жестокой, способной скрутить тебя в тугую спираль, просто потому что ей так захотелось.

Моя охуеннейшая.

Смотрит на меня задумчиво, будто прикидывая, найдется ли у неё на меня время. И хочется сложить пальцы крестиком, как студенту, который стремался идти на пересдачу ненавистной философии.

Ведь я могу ей надоесть. Я не её блядский космический Пэйн. И будь я рациональней, я не выжимал бы из этих отношений такого градуса. Не возвращался бы к ней каждый день. Вот только я так не могу. Не получается. Она слишком легко может найти мне замену… Я уже знаю, я воевал за место у её ног.

Я ведь помню, для таких, как она — очень важны четкие границы. Контракт, оговаривающий все условия взаимодействия. Тот, в котором я могу вписать — согласен на всё ради своей Госпожи. И только ради неё.

И до сих пор нет никакого соглашения между нами, никакой договоренности. Мы просто трахаемся. И кто вообще мог предсказать, что меня будет беспокоить эта сторона вопроса. Я даже не знаю, насколько я её устраиваю и устраиваю ли вообще.

Она не говорит. Я не заговариваю. Чувствую, что при всем моем списке «заслуг» с гребанного корпоратива — любые претензии на что-либо серьезное можно просто сразу закопать. За оградой кладбища. Немыслимо даже то, что она мне сейчас позволяет быть к ней настолько близко.

Ирина думает еще минуту, явно желая подержать меня в подвешенном состоянии чуть подольше, а потом шагает ко мне и прихватывает меня за галстук, тянет меня в свою прихожую. Я уже не помню, когда наша с ней встреча начиналась по-другому.