Инна Туголукова - Маша и Медведев
— Простите, — подалась к нему Маруся, — вы, случайно, не русский?
— В некотором роде, — слегка поразмыслив, ответил сосед.
— Не могу вспомнить одну фразу. Может быть, вы мне подскажете? А то знаете, как бывает — пока не вспомнишь, ни о чем другом думать не можешь.
— Ну, говорите эту фразу, давайте попробуем.
— Только фрагмент. Что-то там не терпит пустоты. А что именно, я забыла — потеряла слово.
— Не пустоты, а суеты! — поправил попутчик. — Что-то там не терпит суеты.
— Да, пожалуй, вы правы — суеты, — задумчиво проговорила Маруся. — А что же это? Что ее не терпит?
— Это надо подумать, — сказал сосед.
— Давайте подумаем, — согласилась Маруся.
Но едва они погрузились в сосредоточенное размышление, как память услужливо вернула ей забытую фразу.
— «Служенье муз не терпит суеты!» — торжествующе вскричала Маруся, вспугивая сонную тишину салона.
— Точно! — обрадовался попутчик. — Молодчина!
По узкому проходу к ним уже спешила стюардесса.
— Вам что-то нужно?
— Бутылочку сухого вина, пожалуйста. Или, может, что-нибудь покрепче? — повернулся он к Марусе.
— Нет-нет, спасибо, — отказалась та. — Именно вино…
— Ну что ж, — поднял он бокал, — давайте для начала выпьем за знакомство. Меня зовут Эдуард.
— Маша, — представилась она.
— И за счастливо обретенную фразу!
— А все-таки, мне кажется, вы пустили меня по ложному следу, — задумчиво проговорила Маруся. — Есть выражение именно со словом «пустота». И по-моему, даже это какая-то латынь.
— Натура абхоррэт вакуум. — Из просвета между креслами на них сердито смотрела пожилая дама с голубыми, как у Мальвины, волосами. — Природа не терпит пустоты. И спите уже! Нашли время для лингвистических изысканий…
Когда нельзя разговаривать, удержаться совершенно невозможно. Маруся это знала точно.
Первые четыре года своей школьной жизни она жила у бабушки с дедушкой — пять дней в неделю, а на выходные родители забирали ее домой.
Дедушка Саша был человеком строгих правил, звал бабушку «мадам», не разрешал коверкать слова и разговаривать во время еды.
— Но люди же общаются за столом! — пробовала протестовать бабушка Феня.
— Когда я ем, я глух и нем, — парировал дед. Есть следовало бесшумно — не прихлебывать и не чавкать.
— Звук! — грозно прикрикивал дед.
Маруся с бабушкой переглядывались и дружно прыскали.
— Я никогда не обольщался, мадам, относительно ваших умственных способностей, — презрительно изрекал дед.
Это была ключевая фраза, после которой начинался хорошо отрепетированный маленький спектакль.
Марусе залетала в рот смешинка, и чем больше сердился дед, тем пуще она веселилась. Тогда дед приносил ремень, крутил им под Марусиным носом и вешал на спинку стула для пущего устрашения. Маруся не унималась.
— Отвратительная морда! — ярился дед.
Это была вершина дедова гнева и апофеоз Марусиного истерического веселья, после чего ее, воющую от изнеможения, выставляли в коридор, где приступ хохота мгновенно проходил. Маруся понуро возвращалась за стол, и трапеза заканчивалась вполне миролюбиво.
…Лететь оставалось еще три часа, и спать совершенно не хотелось. Зато безудержно хотелось говорить и смеяться. Во-первых, потому что этого нельзя было делать — строгая дама с переднего ряда время от времени бросала на них возмущенные взгляды в просвет между креслами. Во-вторых, они выпили бутылочку вина, что, как известно, развязывает языки. И в-третьих, и самых главных, прониклись друг к другу взаимной симпатией.
Наверное, такое вот мгновенное дружеское расположение сродни случайно подхваченному любовному вирусу. Настигнет внезапно, как стрела Амура, и ты уже очарован, и хочешь открыть незнакомцу и душу, и сердце, и все тебе в нем интересно.
Они сидели, почти соприкасаясь склоненными головами, тихонько переговаривались, давились смехом, зажимая ладонями рты, чтобы не потревожить сердитую даму с голубыми волосами, и разговор незаметно перешел совсем в иную плоскость. Что этому способствовало — интимность позы, полумрак салона, сонное дыхание пассажиров или извечное стремление человека исповедаться, облегчить душу, переложив часть ее бремени на чужие плечи, — бог весть, но только Маруся все о себе рассказала, поделилась печалями.
Эдуард умел слушать, обладал этим редким даром — заинтересованно сопереживать, а не томиться бесплодной скукой, с растущим раздражением ожидая, когда собеседник наконец-то заткнется и можно будет, перехватив эстафетную палочку, поведать миру о себе, любимом.
— Отрицательный результат — это тоже результат, — сказал он, когда Маруся замолчала.
— Да, я знаю. «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло». Но это мало утешает.
— Мало, — согласился Эдуард. — Но нельзя же скорбеть вечно. Все проходит — таков гуманный закон жизни. И слава Богу. Иначе жизнь превратилась бы в сплошной кошмар. Согласны?
— На это и уповаю, — улыбнулась Маруся.
— Тем более что осталось у вас гораздо больше. Я имею в виду ваших близких — дочку, старика, подруг.
— А еще есть Чарли и Ксенофонт.
— А это кто такие?
— Кот и пес.
— Вот видите! Полный комплект. Ну, или почти полный…
— А вы чем занимаетесь, Эдуард?
— Маша, вы хороший редактор? — ушел он от ответа.
— Очень хороший, — без ложной скромности заявила Маруся. — Я чувствую язык, стиль, обладаю природной грамотностью, интеллектом, знаю английский и умею включать компьютер, — улыбнулась она.
— Только включать?
— Нет, конечно. Но продвинутым пользователем меня не назовешь. У нас в издательстве обходились без этих сложностей… А почему вы спрашиваете?
— А я, между прочим, лечу на свадьбу к своей маме.
— К маме?! — весело удивилась Маруся. — А сколько же ей лет?
— Шестьдесят два года.
— А ваш отец? Он…
— Жив и здоров. История, увы, банальна до предела. Приударил за смазливой секретаршей. Та оказалась девушка решительная. И когда поняла, что богатый дяденька ничего в своей жизни менять не собирается, пришла к матери и все ей рассказала.
— Вот стерва! Зачем же она это сделала?
— Ну как зачем? Тут сразу две версии просматриваются — надежда устранить соперницу, освободить, так сказать, свято место, а если не получится, насолить ускользающему покровителю. И все это под белым знаменем: «Мы любим друг друга, но ложно понятое чувство долга мешает вашему мужу…» Ну и так далее.
— И что же ваша мама?
— Она вообще дама с юмором. «Напрасно, — говорит, — вы надеетесь, что я вам своего мужа на веревочке приведу, как телка неразумного. Сами эту кашу заварили, сами и расхлебывайте». А та ей: я-то, мол, расхлебаю, молодая и красивая, а ты — старая, толстая и больная…
