Ольга Строгова - Любовь приходит дважды
– Танцуют все! – провозгласила завхоз и потащила из-за стола своего Михаила Ивановича, который только-только положил себе на тарелку четвертый кусок сладкого пирога.
* * *Ну, все не все, но многие действительно танцевали. Самое главное, ни один мужчина, за исключением спящего вахтера, на месте не сидел.
Сыновья завхоза, понукаемые ее грозными взглядами, старались не наступать дамам на ноги и неумело бормотали комплименты. Племянник Екатерины Алексеевны, отличавшийся более живым, подвижным характером, приглашал одну за другой самых молодых и хорошеньких учительниц и пытался держаться с ними свободно и непринужденно.
У него не очень-то получалось, но это не имело особого значения.
Приведенные мужья танцевали только с собственными женами, но это тоже не имело значения.
Потому что в одном конце бального зала галантно, изящно и непринужденно ухаживал за дамами Карл, не оставляя без внимания даже самых пожилых и некрасивых, давно приклеившихся к стульям, а в другом конце пиратствовал взбодрившийся трудовик.
Подходцы его не отличались ни изяществом, ни оригинальностью. Всем своим партнершам он говорил что-то вроде: «Зайка моя, ты сегодня прекрасно выглядишь, а не покинуть ли нам на минутку этот душный зал?» – но внимание есть внимание, женщины хихикали и трогательно краснели, и, хотя никто не соглашался напрямую и сразу на такие его предложения, трудовик, к своему удивлению, чувствовал, что ему доставляет немалое удовольствие сам процесс.
Карл же никаких предложений не делал и никаких двусмысленностей не говорил, но любая дама, потанцевавшая с ним или хотя бы перекинувшаяся несколькими фразами за бокалом шампанского, какое-то время ощущала себя освеженной, помолодевшей и странно, беспричинно счастливой. И дело было не только в рыцарских манерах господина Роджерса, а в том, что он, всегда такой вежливо-изысканно-сдержанный в учительском обществе, сегодня решил откинуть забрало и весь светился любовью и счастьем.
Когда мы видим такое выражение на лице у другой женщины, даже самая добродушная и независтливая из нас испытывает смутное желание как-нибудь… ну… спустить ее с небес на землю. Для ее же блага, разумеется.
Когда же такое выражение несет на своем челе мужчина, да еще очень красивый и бесконечно обаятельный, то нам хочется не пригасить это сияние, хотя оно вызвано вовсе не нами, а, наоборот, погреться в нем, приблизиться к нему, получить и для себя кусочек тепла и света.
От той, которая вызвала сияние, ведь не убудет. Солнце, как известно, светит для всех: и для розы в роскошном саду, и для васильков в поле, и для придорожной травы. А розе об этом и знать не обязательно, пусть себе думает, что солнце греет и ласкает только ее.
Так или примерно так думала Манечка, закусив губку и пристально наблюдая за всеми перемещениями Карла (в данный момент тот танцевал с Марией Александровной, и неуклюжая толстуха словно сбросила с себя полтора десятка лет и столько же килограммов).
Физрук, несколько успокоившийся, после того как Карл очень просто и дружелюбно поздоровался с ним, ни словом, ни намеком не выказав своего отношения к его костюму Снегурочки, тоже пошел танцевать. Супруга даже разрешила ему снять голубую шубку и позорную шапку с косами.
Конечно, на самом деле физрук гораздо охотнее остался бы за столом, подле жены, да и поесть он толком не успел, но Манечка сказала: иди пригласи вон хотя бы музыкантшу – и он пошел.
* * *Неожиданное появление Карла на новогоднем празднике секретарша восприняла как подарок судьбы – компенсацию за неудавшиеся попытки съездить в Швейцарию. И как знак того, что профессор не забыл своих сестричек… ее… что по-прежнему питает к ним… к ней… определенные теплые чувства. Да, грех этим не воспользоваться.
Карл приехал один, без жены. За то время, что Манечка не видела его, он стал еще красивее и привлекательнее – может, потому что был очень счастлив, а может, и оттого, что искренне радовался их встрече.
Так или иначе, при виде профессора в секретарше разом вспыхнули все ее прежние желания. Манечка уже, по понятным причинам, не рассчитывала выйти за Карла замуж, ей просто хотелось хоть однажды испытать чувство близости с ним.
Наблюдая за тем, как он деликатно и осторожно вел в танце ненавистных школьных старух, поддерживая их изящными, с длинными музыкальными пальцами, но сильными, очень сильными – Манечка знала это! – руками, она размышляла о том, как здорово было бы, если б его руки обняли ее и прижали к себе (не в танцевальном зале, разумеется, а в другом, более укромном месте).
О своем муже и жене Карла секретарша не беспокоилась совершенно, решив сразу же, что то, о чем они не узнают, не может принести им никакого вреда или огорчения.
И без того пусть скажут спасибо, что судьба подарила им таких невероятных, потрясающих, великолепных спутников жизни.
После полуночи минул час, и Манечка решила больше не ждать у моря погоды. Она подошла к стереосистеме в тот самый момент, когда кончилась музыка и Карл усадил свою партнершу за столик в центре зала, щелкнула кнопкой и в наступившей тишине громко и радостно объявила:
– А теперь – белый танец!
Щелкнула кнопкой снова, и, пока народ соображал, что к чему, подлетела к Карлу.
– Андрюша, иди-ка сюда, – подозвала физрука к своему столику все подмечавшая завхоз. – У меня тут много чего осталось, поешь.
И налила непьющему физруку водочки.
Тот, сев, осторожно понюхал рюмку.
– Ничего-ничего, сегодня немного можно, – сказала завхоз, накладывая ему копченого мяса, грибов и салата, – для пищеварения и здоровья…
Муж Екатерины Алексеевны дружелюбно улыбнулся физруку и чокнулся с ним.
– Холодец сегодня исключительный, а вот к нему и хренок, и горчица…
У физрука затрепетали ноздри. Он глубоко вздохнул, кинул последний взгляд на беззаботно танцующую с Карлом супругу, и погрузился в кулинарный рай.
Манечка, при всех ее неоспоримых женских достоинствах, совершенно не умела готовить.
* * *– Ну, так вот, – завхоз, хлебнув еще шампанского, приготовилась отвечать на вопросы тех, кто был не в курсе и недоумевал: как это Карл решился оставить беременную, уже на сносях, жену и приехать в Россию.
Слушатели, облепившие столик Екатерины Алексеевны, придвинулись еще ближе.
Физрук заворчал и прикрыл от них рукой блюдо с остатками холодца.
– Все было в порядке, – начала завхоз, – роды ожидались шестого-седьмого января. Аделаида вообще чувствовала себя прекрасно (на диво легкая оказалась беременность, просто удивительно, в ее-то возрасте!). Так что они решили двадцать четвертого декабря поехать в Гроссминстерский собор, тот самый, что на правом берегу Цюрихского озера (завхоз небрежно махнула рукой куда-то себе за спину), и послушать там рождественскую мессу в исполнении этого, как его… ну, в общем, знаменитого органиста. И тут у Аделаиды начались схватки.
