Невыносим. Осколки правды - Марина Сумцова
Она привыкла. Да, давно закалилась. Но всё ещё иногда мечтала, чтоб появился такой вот принц типа Олега, скрутил неприятности в бараний рог и выбросил в окно.
Как назло именно в этот момент в зал вошёл продюсер. Полина поняла сразу, как только поджарый лысый мужчина с бородой и усталым взглядом остановился, перевёл недоумённый взгляд с развернувшейся сцены на Полю и недовольно поджал губы.
Самойлова ощутила флюиды неприязни. И уже вскоре выяснилось, что Павел Аркадьевич не желает решать чужие проблемы и подумает о контракте. Но сразу предупредил, что слишком надеяться не стоит.
— Плевать, — пробурчала Полина. Горькие слёзы обиды застилали глаза.
Она не знала, что делать, поэтому позорно разревелась. Её шанс на светлое будущее исчез. Были и другие варианты, только вот большинство из них сразу отказались от неё как от проекта. Слишком пресно и просто. Никакой изюминки. Что ещё за изюминка им была нужна?
Усевшись за угловой столик, девушка закрыла лицо руками и зарыдала. Им требовалось дождаться полиции и что-то сделать с Богданом. Но она точно решила, что не поедет обратно в Аргентину.
Она позорно всхлипывала, а проходящие мимо официанты косились на неё со странной смесью жалости и презрения. Ей так хотелось уткнуться в крепкое плечо и ни о чём не думать, что она облегчённо выдохнула, как только услышала вкрадчивое:
— Я же тебе говорил, Полина. Ну ничего, всё наладился, — Лёша сел рядом на диванчик, посадил к себе на колени удивлённого Мишу и обнял девушку.
Они точно смогут стать семьёй. Только вопрос — через что нужно пройти для этого?
2.22
Девушка не стала говорить Громову о том, что попала между молотом и наковальней. Был ли смысл оставаться в России без хорошей работы? Стоило ли оно того? Поля глянула на Мишку, доверительно прижимающегося к Лёше, и поняла, что ради сына готова на всё. Даже остаться, если он захочет.
Пока полицейские проводили опрос, пока записывали всё, пока все вместе ездили в отделение, вечер подошёл к концу. Полина в сотый раз повторила историю случившегося, Лёша с Мишей на руках крепко держал её ладонь и укачивал сына. Он старался быть тем, о ком так мечтала Поля. Кем-то особенным. Тем, кто не предаст.
Они вернулись в квартиру в десять вечера. Уставшие и голодные. Алексей положил Мишу в спальню и бросился к холодильнику. Но Самойлова только покачала головой, стоя около плиты. Она решила приготовить яичницу — единственное, что пришло ей в голову.
— Спасибо, — прошептала девушка и поставила перед Громовым тарелку с едой.
— За что? — удивился мужчина и с жадностью накинулся на яичницу. В тот момент ему казалось, что он не ел ничего вкуснее. Как же так? Он блаженно прикрыл глаза и застонал, вызвав у девушку скромную улыбку.
Поля не ответила. Ей показалось странным говорить: “За всё,” — поэтому она взялась за мытьё посуды. Наспех перекусила прямо у плиты и стала убираться. Это помогало не нервничать и выбросить лишние мысли из головы.
Лёша аккуратно, по-кошачьи тихо подошёл к девушке сзади и невесомо отодвинул волосы. Он хотел утешить её. Успокоить. Забрать все страхи. И нашёл для этого единственный способ.
Лёгкий поцелуй в шею. Мягкое касание губ возле уха — и разум Самойловой отключился. Утонул в эндорфине. Она судорожно вздохнула и схватилась дрожащими руками за столешницу. Мозг на последнем издыхании подсказывал, что всё это — плохая идея. Отвратительная. Зато сердце, как безумная птица, колотилось в груди и не желало успокаиваться.
— Не надо… — попыталась возразить Поля, но когда зубы мужчины прихватили мочку уха и чуть потянули, она заскулила и сдалась под натиском чар.
Громов сразу почувствовал, что стена, разделяющая их, пала, поэтому резко развернул девушку к себе лицом и впился жадным поцелуем в губы. А Самойлова бесстыдно отвечала, схватившись одной рукой в волосы мужчины и второй ловко расстёгивая крохотные пуговицы на белоснежной рубашке.
Долой всю одежду!
Когда мужчина опустил лямки сарафана и чаши лифа вниз, обнажая упругую грудь, Поля вздрогнула и испугалась. Оглянулась по сторонам и поняла, что они, как два безумца, стоят на кухне и занимаются… Но все страхи смыло волной наслаждения, когда Лёша легонько укусил её сосок и начал его зализывать. Он целовал и мучил, доводил девушку до исступления только этими простыми движениями.
Полина стонала и запрокидывала голову, хватала воздух и не могла надышаться. Горячие ладони мужчины опустили платье вниз, к счастью, резинка позволила это сделать. Громов едва оторвался от груди, похотливо облизнулся и подхватил девушку за бёдра, усаживая на край столешницы.
— Мы не должны, — зашептала Полина, пробегая кончиками пальцев по крепким плечам мужчины.
Она восхищалась его телом. Поджарым. Стройным. Его хотелось пробовать на язык.
— Чего ты боишься? — уточнил ради приличия Алексей и стянул брюки.
— Боюсь снова в тебя влюбиться, — призналась девушка.
Эти слова стали триггером для мужчины. Он не сдерживался. Наоборот, он наказывал Полину. Выбивал из неё страхи. Вколачивался без жалости, ловил рваные стоны и сам улетал за край.
Мужчине пришлось закрывать рот девушке губами, кусать и молиться, чтоб их сын внезапно не вышел. У него настолько слетела крыша, что Лёша забыл об этом факте. Его движения становились всё более быстрыми, ладони крепко сжимали бёдра девушки. Так сильно, что наутро она наверняка обнаружит синяки.
Тогда ему было плевать. Осталось лишь здесь и сейчас.
2.23
Полина не знала, что делать. Она каждый день смотрела объявления о сдаче жилья и одновременно не хотела никуда переезжать. Да и Лёша был против. Он уже вовсю делал ремонт во второй комнате и превращал её в мальчишескую спальню. Постоянно советовался с Мишей и делал вид, будто не замечает Самойлову. На самом деле он дал ей немного пространства и время подумать.
— Даже если ты захочешь уехать, у моего сына будет отдельная комната, — настаивал Лёша. А Мишка был очень рад, хоть и не показывал лишних эмоций. Он мечтал остаться рядом с папой, который, как оказалось, любит его и пытается понять.
— Звучит логично, — буркнула Полина. На самом деле все доводы Громова были чёткими и неопровержимыми. Однако ей хотелось просто отвергать все его идеи и перечить во всём.
“Он тебя предал! Он никогда тебя не любил!” — вопил разум.
“Если бы не любил, то не боялся
