Письмо любви к тебе - Кэнди Стайнер
Слезы градом потекли по щекам прежде, чем я успела осознать. Я резко смахнула их, но руки задрожали, и из горла вырвался крик. Я ненавидела Джейми. Любила. Ненавидела себя за то, что любила его. Ненавидела себя за то, что позволила ему уйти, за то, что позволила ему найти другую. Я была в ярости, но на самом деле почти все, что он говорил обо мне, – правда. Это я не хотела, чтобы мы были нормальной парой. Я всегда уходила, и я была эгоисткой.
Я была такой чертовой эгоисткой.
В тот момент, не более чем на долю секунды, я поняла, что похожа на своего отца больше, чем думала.
Я не могла оставаться в этом городе еще одну ночь, зная, что он лежит с Энджел в постели в десяти минутах ходьбы от меня. Зная, что он счастлив с другой женщиной, а я все еще по эгоистичным соображениям всем сердцем желала ему обратного.
Вернувшись в мамин дом, я собрала сумку и поймала такси до аэропорта. Написав только пару сообщений маме и Дженне, я покинула Южную Флориду с новой дырой, выжженной в сердце.
Если бы я тогда знала о доле ангелов [1], то посмеялась бы. Говорят, каждый год партия виски остается без бутылки, каждый год выдержки испаряется четыре процента алкоголя – это и есть доля ангелов. Тогда действительно было забавно, что я не позаботилась о том, чтобы разлить Джейми по бутылкам, и его украла женщина по имени Энджел – то есть ангел. Возможно, я бы посмеялась, если бы знала эту историю тогда. Но опять же, возможно, нет. Потому что на самом деле это было не смешно.
Совсем не смешно.
Глава шестнадцатая
Реабилитация
После случившегося я приходила в себя в три захода.
Три дня я позволила себе горевать. Как только самолет приземлился, я отключила телефон, набрала в дом вина, пива, водки, всего, кроме виски, а также огромное количество нездоровой пищи и приступила к делу. Я переоделась в свои любимые треники и свободный свитер, который свисал с плеч, и не переодевалась ни в какую другую одежду до истечения семидесяти двух часов.
В эти часы я долго и упорно думала о многом. О работе, о своем нынешнем положении, о семье, о том, на каком этапе жизни нахожусь. На первом месте в моих мыслях были мы с Джейми – то, чем мы были, и то, чем мы не были. Я слушала в основном классическую музыку, часто принимала ванну, давала себе возможность думать, плакать и делать все, что было необходимо. Я слишком много пила, очень мало ела, хотя у меня было много еды, и, в конце концов, пришла к трем очень твердым выводам.
Во-первых, я была там, где и нужно. Я не собиралась жалеть о том, что осталась в Питтсбурге или согласилась на постоянную работу в «Рай Паблишинг». Мне нравилось то, чем я занималась, с кем работала и мое будущее. Я чертовски много работала, чтобы добиться своего. Начиная стажировку, я знала, что вероятность того, что меня возьмут на постоянную работу, ничтожно мала, и все же я произвела на них впечатление и получила постоянное место. Никаких сожалений не было. И хотя я скучала по серфингу, я действительно любила этот город. Мне нравилось то, кем я становилась. Конечно, мне было одиноко, но меня звали гулять и предлагали дружить – нужно было только согласиться. Я могла так сделать. Я так долго не могла понять, чем хочу заниматься в жизни. И теперь, когда нашла, то крепко вцепилась в него, и это единственное, в чем я была уверена на сто процентов.
Во-вторых, я похожа на своего отца. И это нормально. Я всегда говорила, что унаследовала черты и матери, и отца, и это правда. Мне были присущи его эгоистические наклонности, но они уравновешивались маминой жертвенностью. Я злилась на себя за то, что последние несколько месяцев вела себя, как папа, но знала, что не могу этого изменить. И в каком-то смысле я и не хотела. Каждый человек должен быть эгоистом в тот или иной момент своей жизни. Иногда нужно ставить себя на первое место. И я не жалею, что погналась за своей мечтой или встала на ноги. Я жалела только о том, что в процессе потеряла любимого человека. Но теперь нужно смотреть вперед, и в своем будущем я видела вечера с друзьями, баланс между работой и развлечениями, больше времени, проведенного в телефонных разговорах с мамой, и меньше – за рабочим столом. Ну, хотя бы немного меньше.
Третий, и, пожалуй, самый сложный вывод, к которому я пришла, заключался в следующем: я была слепа. Я думала, что знаю, кем мы с Джейми были и что между нами произошло. И в какой-то мере знала, но в большей степени все-таки не осознавала. Я уклонялась, боясь последствий. Боялась сгореть. Понимаете, я поняла, что люблю его. Поняла, что он любит меня, но этого мне не хватило. Потому что не понимала, что Джейми оставил мне шрам на сердце в первый день нашей встречи, когда буквально налетел на меня, и каждый раз, когда я видела его с тех пор, это было похоже на то, как если бы я сжимала этот шрам железной хваткой. Рана, нанесенная самой себе. Мне нравилось, что с ним больно, что жжет, что все не идеально, – и ему тоже. Но мне надоело причинять себе боль. Я перестала причинять боль и ему.
Я не была трезвой ни одной минуты в течение трехдневного запоя, но вышла из него с ясной головой и чистым духом.
Так было до тех пор, пока не началась следующая череда мелькающих передо мной цифр «три».
Прошло три месяца, прежде чем Джейми попытался позвонить мне. Когда он это сделал, я дважды проигнорировала его, но на третий раз любопытство взяло верх, и я сняла трубку.
– Би?
Только этого не хватало, чтобы он спросил мое имя на вдохе отчаяния.
– Да, Джейми.
Он вздохнул, то ли с облегчением, то ли с неуверенностью.
– Мне очень, очень жаль. Боже, я был таким козлом по отношению к тебе. Я был чудовищен. И ты этого не заслужила.
– Ты чертовски прав, я этого не заслужила.
– Я не
