Обещания и Гранаты (ЛП) - Миллер Сав Р.

Что делает все это моей гребаной ошибкой.

— Dio mio, ты никогда не умел флиртовать. — Она ставит бокал и тянется, чтобы поправить бретельку своего красного платья, когда та соскальзывает с ее плеча. Ее пальцы сжимаются вокруг нее, затем замирают, и она опускает руку, как будто внезапно передумав.

Ее глаза поднимаются к моим, и она сдвигается, наклоняя свое бронзовое плечо, как будто пытается соблазнить меня.

Вцепившись в стул до тех пор, пока мои ногти не начнут трескаться от давления, я сопротивляюсь желанию рассмеяться этой сучке в лицо, зная, что это только подпитает ее выходки.

— Одна причина, Кармен. — Потянувшись к поясу брюк, я провожу рукой вокруг, вытаскивая пистолет, засунутый сзади. Поглаживая пальцами прохладный металлический ствол, снимаю его с предохранителя и взвожу курок, указывая на нее дулом. — Она даже не обязательно должна быть хорошей. Но тебе лучше подумать чертовски быстро, прежде чем я приму решение за тебя.

Она даже не вздрагивает, как будто не знает, что ни одна из моих угроз никогда не бывает пустой. Поправляя бретельку с резким щелчком на коже, она садится прямее, бросая на меня мягкий взгляд.

— Ты не собираешься убивать меня, Кэллум. Если бы это было так, ты бы сделал это в ту же секунду, как застал меня в постели с кем-то другим.

Мой бок судорожно пульсирует, как будто плоть снова разрезают после того, как я оказался на другом конце засады. В моем собственном доме.

Это был соперничающий член семьи, кто-то из Саути; если бы я ожидал, что кто-то из них окажется в моей постели, он бы не одержал верх.

Но ты же не ожидаешь, что люди, которые тебе небезразличны, предадут тебя прямо у тебя под носом.

Я помню жгучую боль в том месте, куда вошел нож, думая, что на этом все закончится; в тот момент я не так долго наносил смертельные удары, и пытки, конечно, не были чем-то таким, о чем я даже не думал, когда выполнял работу Риччи, поэтому, когда нож вошел, остался внутри и начал двигаться, помню, как шок поглощал основную тяжесть начальных мучений.

Помню, как проснулся в середине операции; Меня доставили в ближайшую больницу после того, как анонимный звонок предупредил полицейских о моем состоянии, и они были так обеспокоены потерей крови и возможными повреждениями на печени и селезенке, что никто не потрудился очистить рану или попытаться освободить часть порванной мышцы, которая в конечном итоге приведет к образованию массы рубцовой ткани в том месте.

Я помню боль после операции; они называли это фантомными болями. Сказали, что я, вероятно, буду чувствовать их всю оставшуюся жизнь, еще долго после того, как все остальное заживет.

Они сказали, что мне повезло. Что ангел-хранитель, должно быть, присматривал за мной, потому что повреждение моей селезенки было довольно значительным, но им удалось залечить разрыв.

Это был мой девятнадцатый день рождения.

Я никогда не чувствовал себя счастливым.

Ни разу в моей жизни, даже несмотря на бесчисленные столкновения со смертью, я не чувствовал себя счастливым.

До Елены.

Стул скрипит под тяжестью моей хватки, дерево, скрытое под мягкой тканью, изгибается по моей прихоти. Я изучаю свои черты, стискивая зубы от ярости, нарастающей, как циклон, в моей груди, выходящей из-под контроля.

Поднимая руку, я направляю пистолет прямо ей в лоб.

— Теперь мы можем исправить эту ошибку. Я, конечно, не хочу делать одно и то же дважды.

Она сглатывает, наблюдая за мной своими стеклянными глазами.

— Елена никогда не простит тебя за убийство ее матери. Сейчас ей больно, но она знает, кто всегда был рядом с ней. Она всегда выберет эту семью, а не чужую.

Отпустив стул, я начинаю медленно обходить стол, держа пистолет направленным на нее.

— Ты забрала ее у меня, так что эта маленькая тактика страха больше не применима, не так ли? Какая мне разница, простит ли она меня, если она не собирается согревать мою постель и член по ночам?

Кармен усмехается, на ее лице появляется отвращение.

— Я вижу, ты такой же грубый и мерзкий, как всегда.

Я подхожу ближе, кладу указательный палец на спусковой крючок.

— Знаешь, что грубо? Сколько раз я говорил твоей дочери встать на колени и смотрел, как она давится мной. Как я столько раз повреждал ее кожу и лакал ее кровь, что этот аромат практически въелся в мои вкусовые рецепторы.

Остановившись прямо рядом с ней, я подношу пистолет к ее лбу, прижимая дуло к виску.

— Знаешь, ей нравится. Боль. Она никогда не смотрит на меня так, будто я больной, или ненормальный, или какой-то монстр. Бьюсь об заклад, если бы она забеременела от меня прямо сейчас, она бы не устранила проблему. Она может даже умолять меня оплодотворить ее, и знаешь почему, Кармен? Ты понимаешь, почему я выбрал ее?

Язык Кармен быстро скользит по губам, капли пота выступают там, где пистолет находится на одном уровне с ее кожей.

— Потому, что она такая же испорченная, как и я.

— Ты не можешь так говорить о моей дочери…

Звук глухого хлопка рассекает воздух, как удар хлыста, и Кармен громко вскрикивает, подскакивая на своем сиденье. Даже спустя долгое время после осознания того, что был произведен холостой выстрел, она все еще кричит, и пронзительные звуки быстро становятся раздражителем для моих и без того измотанных нервов.

Ее руки опускаются, обхватывая подлокотники кресла, и она отодвигается от меня так далеко, как только может.

Что, учитывая все обстоятельства, недалеко. Но я ценю ее усилия.

Делает все немного менее похожим на завоевание.

— Я буду говорить о своей жене так, как мне заблагорассудится. Потому что ты знаешь, что было действительно мерзко здесь сегодня вечером, Кармен? — Я жду, хотя она все еще не отвечает. — То, что ты сделала, было мерзко, и если бы я не заботился так сильно о твоей гребаной дочери, ты бы сейчас плыла на дно океана за то, что так эффектно все испортила.

— Мне жаль, — всхлипывает она, рассыпаясь под малейшим давлением, как и раньше. Удивительно, что у Елены вообще есть хоть какой-то стержень. — Это не было… — Она выдыхает, пытаясь собраться с мыслями. — Я была влюблена в тебя, Кэл. Я просто не знала, как… ориентироваться в этом. Ты напугал меня.

Ее слова всплывают в тайниках моего мозга, в тайных местах, дремлющих с тех пор, как наши отношения закончились. Часть меня ожидает, что они пробудят старые эмоции, молодое и незрелое чувство выполненного долга, которое я испытывал, когда был осыпан ее любовью.

Теперь все, что я чувствую, — пустоту.

И когда я позволяю этому чувству укорениться в моем сердце, распространяясь наружу, я осознаю кое-что еще.

Может, она и любила меня, но я никогда не любил ее.

Потерять ее никогда не было так, как если бы меня расчленили или выпустили кровь прямо из тела, создавая одиночество, не похожее ни на что, что я когда-либо знал.

Никогда не казалось, что проведу свою жизнь грешником и наконец почувствую вкус Рая только для того, чтобы его вырвали прямо из-под твоих пальцев.

Но нужна такая женщина, как Елена, чтобы вызвать подобные чувства. Это требует доброты и тепла, не такого огня, который горит просто так, черт возьми, а такого пламени, которое расцветает со страстью, пониманием и легким оттенком тьмы.

Это ее врожденная доброта, которая делает потерю чертовски невыносимой.

Без нее я чувствую себя половинкой души, бесцельно существующей, ожидающей, когда земля вернет меня себе на покой, как и многих других.

Несколько месяцев назад, когда я принудил ее к браку, я даже не осознавал, что в моей жизни чего-то не хватает. Не понимал, что хочу, чтобы кто-то был рядом, чтобы уравновесить меня, раздвинуть занавески и пролить немного света, при условии, что я также смогу нарисовать ее в тени.

Ее нет всего несколько минут, и все, на чем я могу сосредоточиться, — ее отсутствие.

Тоска прокладывает дорожку вверх по моему позвоночнику, оставляя после себя кровавые, зияющие раны, которые только углубляются с каждой секундой, которую я провожу, не преследуя ее.