Барбара Вуд - Ночной поезд
– При таком темпе заболеваемости нам нечего беспокоиться об окончательном решении проблемы в Зофии. За нас эту работу проделает тиф!
Но инфекционная болезнь беспокоила их гораздо больше по иной причине.
– К черту поляков, – заключил начальник, изучая последние результаты анализов. – Если эти поляки такие грязные, то заслужили смерть. Но Зофия и окружающий ее район является местом сосредоточения наших войск, и многие из личного состава, кого направляют на Восточный фронт, получают там обмундирование. Мы рискуем тем, что они могут принести с собой тиф на фронт, и тогда помимо смертельно опасной русской зимы придется сражаться еще и с заразной болезнью!
В Центральной лаборатории, подвластной немцам, было решено, что это место, где так быстро распространяется крайне заразная болезнь, должно быть объявлено «Seuchengebiet» – пораженным инфекцией районом.
Начальник лаборатории тут же отправил телеграмму в Краков:
«РЕКОМЕНДУЮ СЧИТАТЬ ЗОФИЮ И ОКРУЖАЮЩИЙ РАЙОН В РАДИУСЕ ДВАДЦАТИ КИЛОМЕТРОВ ЗОНОЙ РАСПРОСТРАНЕНИЯ ЭПИДЕМИИ ТИФА. ПРЕДЛАГАЮ ИЗБРАТЬ ЛЮБЛИН НОВЫМ МАРШРУТОМ ДЛЯ ПЕРЕДВИЖЕНИЯ ВОЙСК И СОКРАТИТЬ ВСЕ ГАРНИЗОНЫ, ДИСЛОЦИРОВАННЫЕ В ЭТОМ РАЙОНЕ, ДО ДВАДЦАТИ ПРОЦЕНТОВ ОТ НЫНЕШНЕГО КОЛИЧЕСТВА ИХ ЛИЧНОГО СОСТАВА».
Рейхспротектор Ганс Франк сам подписал приказ военному коменданту Зофии сократить количество солдат и перевести личный состав, превышавший эту норму, в Краков. Продукция земледелия и молочных ферм больше не подлежала вывозу из этого района, а должна была оставаться в обозначенной местности, и все контакты с гражданским населением предписывалось свести к абсолютному минимуму.
Дитер Шмидт побледнел, читая этот приказ.
В этом районе вводится карантин! И надо отдать около восьмидесяти процентов своих людей! Как он должен, по их мнению, контролировать этот город и сохранить полную команду на складе вооружения? И как долго все это продолжится? Зофия была слишком важна, жизненно важна, чтобы ее можно было долго держать под карантином. Приближалось весеннее наступление, всю зиму на склад доставлялось горючее и артиллерия, чтобы можно было начать движение после того, как растает снег. А теперь что делать? А как быть с ценной информацией, которую он собирал о партизанах? Чего ожидает от него верховное командование? Но комендант Зофии столкнулся еще с одним обстоятельством, которое беспокоило его ничуть не меньше. Дитер Шмидт никогда в жизни не подвергался опасности заразиться тифом.
Прошло уже более двух месяцев, как умер Ганс Кеплер, и Анна Крашиньская все еще оплакивала его. В эти кошмарные времена войны и нацистской оккупации люди не выказывали эмоции и скрывали свои чувства. Но Анна неосторожно раскрылась перед Гансом и после нескольких дней знакомства влюбилась в него. Они об этом не говорили, однако Анна не сомневалась, что он испытывает к ней те же чувства.
Но сейчас, ощущая одиночество и печаль, Анна стала дважды в день, вечером и утром, ходить в костел Святого Амброжа, где преклоняла колени перед Мадонной, зажигала маленькую свечку, читала молитву за упокой души единственного человека, которого она полюбила. Анна поклялась Святой Деве, что в предстоящие годы она никогда снова не полюбит мужчину так, как она любила Ганса Кеплера.
Однако в последнее время, когда Анна спокойно опускалась на колени перед Богоматерью и произносила молитву, ей становилось тревожно. Несколько раз она вдруг отрывала глаза от четок и быстро оглядывалась, но убеждалась, что рядом никого нет. И все же это чувство оставалось: это неопределенное, вызывающее дрожь ощущение, будто кто-то наблюдает за ней. Сегодня у нее снова возникло такое ощущение. Анна стояла на коленях, перебирала пальцами бусы четок и, находясь совсем одна в часовне Святой Девы, шептала:
– Богородица Дева, радуйся, благодатная Мария, Господь с тобой…
Тогда все и началось. Медленно, жутко. Из теней, окружавших ее, незаметно подкрадывался туман, окутывал колонны и постепенно поглощал ее. Ей пришлось прекратить чтение молитвы. Там кто-то был. Сегодня она ощущала это сильнее, чем вчера. Анна уставилась на свои четки. За многие годы четки, когда-то принадлежавшие ее бабушке, стали блестящими. Четки были сделаны из импортного перламутра, а звенья между бусами – из чистого серебра.
Анна подняла глаза.
Какая-то тень метнулась и слилась с чернильной темнотой, но Анне удалось заметить, как сверкнули коричневая ряса, опущенный и закрывший лицо капюшон, скрещенные руки. Анна снова уставилась на свои четки и боязливо продолжила молиться:
– Да святится имя Твое. Твое царство придет. Твоя воля осуществится на земле так…
Она снова застыла. Он был здесь, наблюдал за ней. Это был тот чудной монах, глухонемой, печальная история жизни которого была известна каждому прихожанину, как ему хватило смелости в такую суровую зиму бежать от нацистов из уничтоженного монастыря и просить помощи и убежища у отца Вайды.
Но почему он шпионит за ней? Анна обернулась второй раз, и, к ее великому удивлению, монах не стал скрываться. Он стоял неподвижно, будто подвешенный в туманном свете свечей, такой таинственный, точно средневековый призрак, и смотрел на нее из-под низко опущенного капюшона. Она с удивлением уставилась на это явление, напоминавшее призрак из древнего прошлого. Казалось, Анна ждала целую вечность, и, когда монах шагнул к ней, она вскочила на ноги.
– Что тебе угодно? – прошептала она, сжимая четки, словно те служили ей зашитой.
Этот человек ничего не отвечал, а просто приближался, почти скользил к ней. Она стояла прикованная к месту, готовая закричать, как вдруг немой монах поднял руки к голове и отбросил капюшон.
Не веря своим глазам, Анна широко раскрыла рот. Это лицо изменилось до неузнаваемости. Оно исхудало и стало бледным, выросла борода, волосы были коротко острижены с тонзурой на самой макушке. Но она знала, что глаза, эти пугающие голубые цвета василька среди лета глаза, она видела раньше.
Воцарилось молчание, длившееся, казалось, целую вечность. Глухонемой монах печально смотрел на нее. Анна Крашиньская наконец обрела голос и прошептала:
– Ганс…
Ян Шукальский не на шутку испугался, когда в его кабинет резко вошел гауптштурмфюрер Дитер Шмидт. Этот человек ворвался во главе свиты прихвостней с автоматами «Эрма» в руках. Глаза гауптштурмфюрера гневно сверкали, и доктор встал.
– Герр гауптштурм…
– Заткнитесь! Садитесь и слушайте, что я вам скажу! Доктор, который никогда не видел, чтобы Шмидт давал волю своим эмоциям, сел в полном недоумении. Без всякого вступления комендант гестапо передал ему новость, полученную из Кракова.
