Анна Богданова - Молодость без страховки

– Ну, всё сказал?

– А что? – весело, совершенно другим тоном спрашивал он. – Злисся?

– Чо на дураков-то злиться, – бубнила себе под нос Зинаида Матвеевна.

– Злисся, Зинульчик! Ой! Злис-с-ся! А ведь чо я тебе звонил! – вспоминал он обычно к концу разговора. – Меня ведь повысили!

– Да сколько ж можно! Одно и то же! Уж десятый раз мне про это говоришь!

– А может (т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – тук, тук, тук, тук, тук), – мне приятно! А тебе не нравится, что руководство меня ценит, что во мне на работе нуждаются! Ух! Ну и костричная ты, Зинька! – легкомысленно кричал он и снова затягивал: – Ничего, ничего, ничего! Я приду и тебе обойму! Я приду и тебе полюблю. Если я не погибну в бою! Парам-парам!

– Вот идиот! – в сторону говорила Зинаида Матвеевна, но в душе творилось нечто поистине невероятное: радость и какое-то совершенно ненормальное возбуждение, смешанное с предвкушением чего-то волшебного и чудесного.

– Зинульчик! Теперь будем жить по соседству! Хо-хо! Тридцать две минуты пятьдесят пять секунд, и я у тебя в постели! Хо-хо! – Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – тук, тук, тук, тук, тук! – громко постучал он по деревяшке и бросил трубку.

– Вот ненормальный! – воскликнула Зинаида Матвеевна, довольная не только собой, но и всем, что окружало её в ту минуту: сухой, кряжистой тополиной веткой за окном, падающими, крупными хлопьями снега, унылым свинцово-серым небом, голубем, который присел на подоконник только затем, чтоб испачкать его...

Гаврилова подошла к трюмо и принялась разглядывать себя в зеркале. Сначала долго рассматривала (будто впервые видела, честное слово!) своё грушеподобное лицо с узким лбом и надутыми, сравнимыми только с хомячьими щеками. Потом взгляд её опустился ниже и, не без удовольствия скользнув по роскошной груди седьмого номера, остановился на толстенных ляжках, просвечивающихся через ситцевый старый халат, которыми она гордилась (более того, дорожила ими) и по сей день.

– Хороша! Нечего сказать! – удовлетворённо воскликнула она (заметьте, совершенно искренне). – Ой! И кому ж такая красота-то достанется?! – улыбнулась она и выдернула из головы толстый седой волос, который, по её мнению, портил всю эту небесную красоту.

Теперь, с переездом на новую квартиру, встречи экс-супругов обещали стать не то что регулярными, а вдобавок ещё частыми и продолжительными. Их вряд ли могли застать – им не стоило опасаться внезапного прихода Гени. Там, в квартире, пробитой благодаря невероятным усилиям Авроры, Гавриловы могли сколько угодно предаваться любви, пока дочь была на работе, а Арина – в школе. Ведь Арина в этом году обязательно поступит в школу – бабка уж не будет этому препятствовать.

И в который раз Зинаида Матвеевна возрадовалась, осознав, что ей есть ради чего ходить по этой бренной земле, имеет смысл дышать московским воздухом, воспитывать внучку, поддерживать сына, есть, пить, одеваться... Впереди маячило только одно. Наслаждение. Наслаждение. И ещё раз наслаждение.

С того дня, как Аврора получила ордер, Зинаида Матвеевна грезила, мечтая ощутить то неземное блаженство, которое впервые почувствовала с Гавриловым (как назло!) только после развода.

По иронии судьбы, расставшись с бабником и дебоширом Владимиром Ивановичем, она поняла, отчего же люди так много говорят о любви. Именно тем летним вечером, когда Геня отсутствовал, исполняя свой долг в рядах Советской Армии, а Аврора «отдыхала» в лагере, провалявшись всю смену с температурой в лазарете, Зинаида вдруг как никогда почувствовала Гаврилова – каждое его движение, каждый жест, вздох, взгляд. Впервые она испытала ту гармонию и согласованность в любви, которых никогда не было между ними за всю супружескую жизнь, за одиннадцать долгих лет. Ей казалось, что она плывёт на спине и волны ласково, с какой-то необычайной заботой несут, покачивая, её тело прямиком в рай. И вот огромный водяной вал с осторожностью, нежностью и благоговением поднимает её к самому небу. Она вдруг перестаёт ощущать себя – она становится невесомой и воспаряет к безмятежному, чистому лазурному небосклону. Волна отступает, зашелестев где-то внизу:

– Зинк! Ты прэлесть! Зин! Ну я, честное слово, никого, ни одну бабу с тобой не сравню! – прошептал ей тогда на ухо Гаврилов.

И сейчас, стоя перед зеркалом и рассматривая себя, Зинаида Матвеевна представляла, как её любимый супруг (ну и что же, что бывший! – это совершенно неважно), сбежав с работы часа на два, снова и снова будет говорить, что она «прэлесть» и что ни одна женщина на свете ни в чём не может сравниться с ней.

Именно тогда, тринадцать лет назад, Гаврилова поняла, что в жизни всё происходит совсем не так, как нужно, – как это представляется правильным и логичным ей самой. Почему Зинаиде Матвеевне было суждено испытать ни с чем не сравнимое удовольствие любви только после развода с супругом? Если б она в браке хоть один разочек почувствовала нечто подобное, то никогда в жизни не рассталась бы с мужем. А что теперь? Теперь Владимир Иванович был чужим, «калеринским»!

Гаврилов – вот вторая причина, по которой Зинаида Матвеевна так рвалась поселиться в новой квартире дочери. А может, это была первостепенная причина? Как знать? Разве влезешь в чужую душу – она, как известно, потёмки. Кого больше всех на свете любила Зинаида Матвеевна – Арину, бывшего мужа или Геню? Быть может, она до конца дней своих не могла в этом разобраться, а может, и не разбиралась вовсе: делала, что хотела, однолюбка! Да, да, однолюбка, поскольку с рождения обожала и ублажала лишь одного человека – себя.

Милочка, та самая племянница Зинаиды Матвеевны, несчастная сиротка-плакатистка, которой было около сорока и которая в прошлом году связала свою жизнь с Константином Зориным, на десять лет моложе себя, словно повторив судьбу своей тётки.

Милочка, с которой Гаврилова часами разговаривала по телефону, изливая душу по поводу ветреной своей, непутёвой дочери и «старика» Эмина Хосе. Вот ещё одно веское основание для переезда Зинаиды Матвеевны к Авроре.

Дело в том, что Милочка (так уж случилось!), как и Владимир Иванович, тоже жила неподалёку от новой квартиры Авроры, только в противоположной от неё стороне. Но если идти от унылой серой девятиэтажки художницы-плакатистки всё тем же быстрым гавриловским шагом, то выходило ровно тридцать две минуты и пятьдесят пять секунд.

Одним словом, переехав к дочери, Зинаида Матвеевна обеспечила себе тем самым надёжный, прочный тыл и массу дополнительных удовольствий, а Аврора – напротив, попала в блокадное кольцо сплетен, толков и пересудов – в замкнутое пространство, где всё сводилось к тому, что посоветует Милочка и что скажет отец. Со временем прибавились многочисленные соседи, к мнению которых Гаврилова относилась в высшей степени трепетно, новые приятельницы, с которыми она знакомилась у подъезда и в малочисленных продуктовых магазинах с полупустыми прилавками, Аришина учительница, для которой она не раз стояла в очереди за кубинской картошкой или бананами и т. д. и т. п.