Фэй Уэлдон - Ненавижу семейную жизнь
О том, что произошло на кладбище, она мне рассказывает много времени спустя, когда уже ничего не исправишь. А сейчас говорит только, что у Агнешки неприятности с иммиграционными властями, она потеряла паспорт, но Мартин сможет все уладить через своих знакомых в Министерстве внутренних дел, а пока ей, Хетти, пришлось отпроситься на полдня с работы. Когда она возвращается в агентство, то выясняется, что Хилари уже успела переманить к себе Марину Фейркрофт, ведь Хетти на месте не было, сражаться с ней она не могла. Надо бы пойти к Нилу, но Хетти не хочет, чтобы ее сочли склочной, дескать, не находишь общего языка с коллективом. О том, что Мартин женится на Агнешке, чтобы спасти ее от депортации, она мне ни слова не сказала.
Что ж, сама я всю жизнь старалась по возможности не рассказывать Ванде всей правды из страха перед ее непредсказуемыми решениями, так почему Хетти должна меня во все посвящать, тем более что я даже и не мать ей, а бабушка? Мне за семьдесят, что я знаю о нынешнем мире? Я всего лишь жена сидящего в тюрьме преступника. Я могла бы все бросить и уехать с магнатом лесозаготовочного бизнеса Патриком и жить с ним в счастье и согласии до конца жизни, но не уехала, и это показывает, какая я кретинка.
Я выставила в витрине галереи две работы Себастьяна, те, где кровать и стул. Не хочу хранить их для выставки, очень уж они отличаются от его обычной манеры. Но вещи сильные, кровать я оценила в тысячу двести фунтов, а стул в тысячу. Кровати лучше продаются, чем стулья, — за исключением, конечно, вангоговских. Однако я понимаю, что на самом деле не хочу продавать картины, иначе оценила бы их в шестьсот и в пятьсот фунтов и была бы рада, согласись мне их кто-нибудь предложить.
Серена говорит, что предвидит неприятности с властями. Вдруг они начнут доказывать, что картины Себастьяна написаны в тюрьме и продавать их — все равно что продавать книгу преступника, нельзя допустить, чтобы он извлекал из своего преступления выгоду. Его имущество может быть изъято. Я никак не разберу, шутит Серена или нет. Надеюсь, что шутит. Стулом уже интересовались двое посетителей. Стул как стул, но именно на таком стуле Себастьян как раз и не стал бы сидеть, будь его воля, и уж конечно ни за что не лег бы на такую кровать. Наверное, именно этим картины так и притягивают.
Мартин признаётся
— Меня вчера утром не было в журнале, очень сожалею, — говорит Мартин Гарольду. В его отсутствие пришло сообщение по электронной почте, уведомляющее о предстоящем слиянии “Эволюции” и “Деволюции”, издание будет называться “Эво/Деволюция”, а может быть, “Д’Эволюция”, — пока еще не решено. Мартин впервые об этом слышит. Что последует дальше, ему отлично известно. Половину сотрудников сократят, как всегда и бывает после слияния. Тех, кто наверху, не увольняют, начальства только прибавится, а вот рядовым сотрудникам, которых оставят, придется работать за двоих.
Гарольд подавлен, он словно бы съежился, как будто его синий костюм вдруг стал ему велик И уже кажется не таким пышнобородым, как обычно, точно волосам трудно пробиваться сквозь кожу и они устали.
— Дарвинизм — ничем не подтвержденная система, — жалуется он. — Деволюция, по крайней мере, солидная политическая теория. И они никак не стыкуются друг с другом, не перекликаются, разве что названия рифмуются и это экономит типографские расходы. Вы-то останетесь, Мартин, вы им нравитесь: вы умеете писать забавные статьи о возвращении Лысенко и о передаче потомству приобретенных свойств, это устраивает наших хозяев, и да здравствуют торговые автоматы во всех школьных коридорах, а что буду делать я? На мое место сядет редактор “Эволюции” Ларри Джагг. А Дебора беременна. Представляете, сколько будет стоить образование ребенка? И это в моем-то возрасте. Мы что-нибудь сболтнем, а женщины все принимают за чистую монету, вот в чем беда. А кстати, любопытно, где вы были вчера утром?
— Домашние неприятности, — объясняет Мартин. — К нашей няне пришли из иммиграционной полиции, и она запаниковала.
— Это не та, что снится вам по ночам и готовит кускус из курицы с маринованными овощами?
— Та самая.
— Не представляю, как вы до сих пор держитесь, — говорит босс. — Какая фигура, попка. А рот! С ума сойти.
Мартин изумлен. Он-то считал, что Агнешкины достоинства не бросаются в глаза и разглядел их один только он.
— Ее могут выслать, — говорит он. — И прощай тогда и кускус, и все остальное. Оказывается, она не полячка, а украинка. И какая-то сволочь на нее донесла.
— Ужасная гнусность, — говорит Гарольд. — Нельзя допустить, чтобы доносчику это сошло с рук. Она ведь не из нежелательных для въезда лиц, скорее наоборот. Кто донес?
Мартин говорит, что понятия не имеет, и Гарольд обещает ему все разузнать. У него есть знакомые в Министерстве внутренних дел.
И тут Мартина прорывает. Он говорит, что сейчас все это уже не важно. Он решил на ней жениться и дать ей британское гражданство. Правда, сам он не уверен, что и в самом деле женится. Если честно, он надеется, что Гарольд отговорит его от этой бредовой затеи, но Гарольд и не думает отговаривать. Он просто смеется, смеется как сумасшедший и не может остановиться и при этом словно бы весь расправляется изнутри и волосатеет.
— А вы, приятель, далеко пойдете, — говорит он, — я всегда это знал. Женитесь на ней и трахайтесь сколько угодно. Я бы женился.
Живот Мартина сводит странная мучительная боль. Ему хочется есть, ему страшно. Господи, что он такое затевает? Что за авантюру предложила ему Хетти? Неужели она так мало его любит, что готова женить на другой, лишь бы самой не опаздывать утром на работу? Он страшно зол на Хетти и в сердцах решает, что непременно женится на Агнешке — просто для того, чтобы Хетти отомстить.
— Но имейте в виду, — говорит Гарольд, — нынче одним гражданством не обойдешься, им доказательств любви подавай. А вы, насколько я знаю, живете с другой женщиной, у вас с ней ребенок, и в мэрии это могут счесть препятствием. Но, думаю, о-пэр — правильный выбор. Во всяком случае, готовит она, несомненно, лучше.
— Мы будем венчаться в церкви, — говорит Мартин. — Она католичка.
Мысль уже начала обживаться в его голове. Ему хочется нормальной человеческой свадьбы, чтобы невеста была в белом платье, чтобы священник их благословил. Такой свадьбы хотела для него мать, и пора ему перейти на ее сторону, довольно отстаивать позиции отца. Может быть, она даже приедет на его свадьбу. В жизни существуют не только работа, политика и принципы. Хетти этого не понимает, но ей хотя бы достало широты души, чтобы позволить ему эту церемонию.
