Владимир Тендряков - Затмение
— Павел, я не решился вас сразу предупредить — я пригласил сегодня и ее. Она с минуты на минуту должна прийти.
— Она знает, что я здесь?
— Нет, конечно. Отказать нам во встрече она не могла, а вот встретиться с вами… Тут я не был уверен, что она захочет. А мне очень нужно, Павел, спросить ее при вас: почему?.. Пусть ответит в глаза нам всем.
У меня в голове завертелась карусель. С минуты на минуту… Она придет, увидит меня и подумает: цепляюсь за родителей, настраиваю их, отец вытащил ее по моему настоянию!.. Она вспылит, и произойдет что-то для меня постыдное. С минуты на минуту… А я так хочу ее видеть! И удастся переброситься с ней хотя бы парой слов… Но слова-то ее навряд ли меня обрадуют. Хорошенький же подарочек преподносит мне Иван Игнатьевич!..
Возмущаться сейчас было нелепо, да и некогда — с минуты на минуту…
Я успел только криво усмехнуться:
— Не в слишком выгодной позиции я предстану… — как в прихожей раздался звонок…
9
Я не так уж и долго не видел ее. Прошло всего чуть больше недели, как мы расстались. Одна неделя… Какого напряжения мне стоило переплыть через нее — бесконечна, уже обессилел! А быть может, придется продираться через годы и годы. И только что самоуверенно похвалился: чувствую в себе силы ждать ее.
Стремительно летящая походка, словно ветер ворвался в комнату, запрокинутая, с тяжелой копной волос голова, чуть суше стало ее лицо, чуть чеканней и горделивей. Пожалуй, она теперь красивей прежней, а может, просто потерянное всегда кажется прекрасным.
Она увидела меня — брови словно выскочили вперед, губы дрогнули, в глазах вспыхнула затравленность.
Отец поспешно и внушительно объявил:
— Устроил эту засаду я. Павел не знал, что ты придешь.
— Здравствуй, Павел.
— Здравствуй, Майя.
Решительно уселась за стол рядом с матерью, наискосок от меня.
— Мама, налей мне чаю.
У матери задрожали щеки и подбородок, она всхлипнула, слепо стала шарить по столу.
— Мам-ма-а!
— Ничего, ничего, сейчас пройдет… Съешь пирожка, доченька. Ты не голодаешь?..
— Нет, мама, я сыта. Мне хорошо, мама, не надо плакать.
Майя говорила с преувеличенной твердостью, но губы ее кривились и глаза подозрительно блестели.
— А ты не ошиблась, дочь? — сурово спросил отец.
— Папа! Я нашла, что искала!
— Объясни нам, что.
— Себя нашла, папа. Кажется, нашла!
Майя… Вот она, с родным изломом губ, выстраданная, близкая и недоступная. Ей тоже наверняка мучительны эти вопросы, а для меня они вовсе пытка. Я — неприятное прошлое, которое насильно пытаются ей вернуть. Я должен присутствовать при этом насильничании, а потому мне придется выслушать из ее уст, что был помехой, стал ненужным — казнь! казнь! И она только что началась, разговор еще по-настоящему не завязался, все истязания впереди. Зачем?! Никто из присутствующих не хочет творить надо мной бессмысленную жестокость, меньше всех — Майя. Но они уже сами не вольны в себе — изломают, искровенят против желания. Лучше всего встать бы сейчас и уйти, но… оскорбительно, недостойно, совсем уроню себя в их глазах. Кровь стынет в жилах от мысли, что придется перетерпеть. Я сидел окаменевший. Отец допрашивал ее:
— Что значит — себя, дочь? И что значит — кажется? Ты сделала отчаянное дело и не уверена до конца, права ли?
— Права. Чувствую, нашла, нашла, что давно вслепую искала.
Мать Майи, Зинаида Николаевна, по простоте душевной не понимала и не принимала сложностей и недомолвок, а потому спросила с бесхитростной бабьей прямотой, заставившей меня содрогнуться:
— Что, он сильней тебя любит?
Майя нахмурилась и промолчала, ей было неловко передо мной, она жалела меня, боялась глядеть в мою сторону. Отец угрюмо проворчал:
— Не задавай, мать, пустых вопросов. Иначе, как без ума, мол, ответить не сможет.
Майя тряхнула волосами.
— Любит?.. Да! Сильней?.. Не знаю!
— Ка-ак??! — обомлела мать. — Не знаешь даже, как любит?
— Не знаю даже, сильно ли сама его люблю. Его самого, а не все, что с ним…
И тут возмутился отец, навесив колючие колосовые брови, загремел приглушенными перекатцами:
— Опомнись! Что ты говоришь?.. Порвала с кровью… Не березовый чурбак перед тобой, взгляни, живой человек! Ты ему всю жизнь разворотила. Тут одно оправдание может быть — невмочь, лихое схватило, простите, справиться с собой не могу. И вдруг хаханьки — сама не знаю, то ли сильно, то ли так себе. Задешево жизнь разбиваешь вдребезги! Как только язык повернулся признаться?! Ты ли у нас такая уродилась — легкий пар вместо души, или время нынче дурное — человек с человеком ничем не крепится? Ну не пойму! Не пойму! Разойтись, порвать, чтоб снова жить некрепко… Жуть берет.
Он громыхал, а у Майи разгоралось лицо — не смущенно, не оскорбленно, скорей счастливо.
— Папа, а давно ли ты сам благословил меня на такое же?..
— Я?!
— Мамочка! — Майя качнулась к матери. — Больше всего на свете я люблю тебя и… папу. Люблю и любила!.. Павел… — Горящее лицо, умопомрачительно прекрасное, с увлажненными сияющими глазами, повернулось ко мне: — Когда мы сходились, ты, конечно, догадывался, что своих отца-мать люблю больше, чем тебя. Тебе и в голову не приходило меня упрекать, естественно… — Осветившее меня лицо отвернулось в сторону отца. — Любила вас больше его, а ушла-то к нему! И вы оба, папа-мама, считали: так нужно, так нормально. Понимали, что не возле вас, а возле него могу найти настоящую жизнь. Не обязательно более счастливую — настоящую! Вот и сейчас я ушла в другую жизнь… Почему вы в панике? Почему слезы, мама? Вы радоваться должны!
— Настоящая жизнь… без большой любви с тем, с кем собираешься жить? Да возможно ли это, дочь?
— Верно, доченька, верно отец говорит.
В два голоса с болью и тревогой.
А Майя светилась и улыбалась.
— Ничегошеньки вы не поняли… А ты, Павел?.. Хочу, чтоб ты понял: ушла от тебя не просто потому, что сильней полюбила другого…
Когда ее лицо обращалось ко мне, ее глаза устремлялись на меня, ее голос звучал для меня, я в смятенной панике забывал свою беду, все готов был простить, со всем смириться. Трын-трава в эти секунды!
— Сменять человека на человека — и только-то?! Мало! Мало! Просто любить мужа, как это скучно — уткнуться в кого-то одного! Павел, он мне открыл, что можно любить многих, купаться в любви. Со старухой одной столкнулась, всю жизнь уборщицей работала, под унитазами подтирала, сына без мужа вырастила. А сын-то теперь гонит ее от себя — женился, а жена старуху терпеть не может. Раньше бы я мимо прошла, головы не повернула. Теперь ее беда — моя беда, небезразлична эта чужая старуха, люблю ее, болею за нее, сердце надрывается, что ничем ей помочь не могу, только утешить… Я прежде всегда недовольна собой была, а от этого и все кругом противно становилось и тебе, Павел, жизнь портила, а ведь нынче я даже иногда горжусь собой… Иногда, когда у меня хорошие слова к людям находятся. И знаешь, люди любуются мной… Радость каждый день, маленькая, неприметная со стороны… Папа, пойми, для меня не он один главное, а все, что вокруг него… Он мне другой мир подарил!..
