Измена. Верни мне мою жизнь. - Анна Томченко
— Помоги мне одеться, — прохрипела Полина, которая стала резко очень нервной. Но ей простительно.
Я носился по дому, боясь что-то забыть, тревожная сумка стояла давно в прихожей, и я, собрав всё остальное: зарядку для телефона, зачем-то упаковку изюма, которым перекусывала Полина, и свои документы, вернулся в спальню. Полина лежала на постели и придерживала руками низ живота.
— Идём. Я подогнал машину прямо к двери, — я попытался приподнять Полину, но она, сцепив зубы, лежала неподвижно, глубоко и рвано дышала.
— Мне страшно, — призналась она.
— Я буду с тобой. Я вообще никуда не уйду. Я в родовую пойду с тобой.
Полина во время беременности сильно изменилась. Пропала какая-то аристократичная жеманность и появилась откровенная, иногда грубая честность. Она боролась с собой и не всегда могла мягко объяснить, что её не устраивает, поэтому, чтобы не спугнуть вообще её проявление недовольства или откровений, я никогда не жаловался. Вот и сейчас короткие рваные фразы про боль, про то, что ей неприятно, когда её осматривает врач, и вообще всё плохо.
Я всё же взял Полину на руки, хоть и боялся так сделать ещё больнее. Но Полли, обняв меня за шею, горячо дышала, и по-моему, тихо материлась.
Усадить её на пассажирское кресло не рискнул, поэтому, аккуратно сгрузив на заднее сиденье, предложил:
— Может, ляжешь?
Полина несколько раз кивнула и потянула на себя плед, что последнее время всегда лежал в машине. Она неловко опустилась сначала на бок, потом подтянулась и кое-как, поджав под себя ноги, легла. Я побежал на водительское место, уселся, проверил фары и развернулся к воротам. Трасса в этом районе всегда расчищена, и даже после снегопада мы спокойно выехали из посёлка. Полина старалась не стонать, чтобы не пугать меня, но так ещё хуже. Я постоянно оборачивался и в этот момент тоже паниковал, потому что упускал из вида дорогу.
Чёрт.
Полина как-то особо больно простонала, и я, не задумываясь, прибавил скорость. А потом вспомнил страшное. Я не позвонил врачу!
Начал набирать доктора, который вёл беременность. Ответили сразу, и я, выдохнув, начал поспешно излагать события ночи. Врач сказал, чтобы я успокоился и не переживал. Он сейчас приедет в клинику, а нас пока примут, устроят и прочее. Я не успокоился.
Ночной город кокетливо подмигивал иллюминацией, и я только сейчас понял, что прошёл почти год, как Полина всё узнала. Как мы могли бы не быть вместе. Как я никогда бы не узнал о ребёнке. Но Полли дала мне шанс, просто поверила в меня, как верила весь наш брак, и я очень старался не облажаться. И сейчас весь груз прожитого времени вдруг свалился мне на плечи, и я с ужасом понял, что не переживу, если с Полиной или малышкой что-то случится.
Пролетел на красный. Плевать, потом разберусь. Здание клиники показалось через три квартала, и я, бросив машину прямо у входа, поспешил вытащить Полину. Навстречу вышли охранник и администратор. Узнав в чём дело, девушка попросила не переживать и убежала за креслом. А я не переживаю, у меня просто нервы тонкие.
Через полчаса мы были в палате. Медсёстры приходили, ставили какие-то капельницы. Я мерил шагами комнату и бегал за холодной минералкой для Полины. Она перестала стонать, только кривилась, когда очередная схватка приходила. На лбу у неё выступили бисеринки пота. Тяжёлое дыхание и подрагивающие губы.
— Всё будет хорошо, — я присел на корточки возле кровати и погладил Полину по запястьям. Поднялся выше, убрал прядь с лица. — Ты помни, что всё будет хорошо…
— Мне будет больно… — задохнувшись слезами, призналась Полина, и я совсем растерялся. Мне хотелось прижать её к груди и обнимать, обнимать, обнимать… — Мне уже больно, а потом станет ещё больнее…
— Сейчас эпидуральную анестезию поставят, и боль пройдёт, — успокаивал я, но Полина поймала меня за ладонь и притянула её к своему лицу, провела моими пальцами себе по лбу.
— Гладь меня, — попросила она, и я, сидя на корточках, как гопник, ей-богу, гладил. Убирал волосы от лица, заплетал их короткую косу, чтобы не мешали, растирал холодные ноги, делал массаж. А потом нам сказали, что пора.
Полина так безумно боялась, и я не мог ни поддержать её, ни успокоить. Мне выдали медицинский халат, проводили в комнату, чтобы я обработал руки, обрядился в форму, и даже шапочку дурацкую на голову нацепили. Когда я вернулся в родовую, Полина лежала с каменным лицом. Доктор что-то рассказывал, шутил, но она не реагировала. Я тихонько прошёл и встал в изголовье.
А потом начался ад. Схватки были чаще, доктор то говорил тужиться, то расслабляться. Я, наклонившись к Полине, умолял её потерпеть, и, вот честное слово, мог бы — забрал бы себе всю эту боль, но единственное, что я мог, это успокаивать Полину и держать её за руку. В особо острые моменты Полина держала меня за руку и пыталась мне её сломать. Но я не возмущался, потому что ей больнее и она не заслужила.
— Вознесенский, — прохрипела Полина. — Наклонись-ка ко мне…
Я послушно наклонился и наделся услышать там что-то про прощение, которого никогда не будет, обиды, измены…
— Как же я тебя ненавижу, — простонала Полина, и я убрал волосы у неё со лба.
— А я тебя люблю…
— Ещё раз, — попросил доктор, и Полина закричала так сильно, что мне самому чуть плохо не стало, а потом…
— Восемь по шкале Апгар, — произнесла медсестра, и я не сразу понял, что писк — это крик малышки. Время завертелось, и мне показалось, что через пару минут вся розовая, со складочками на всём тельце малышка лежала на груди Полины и разевала беззубый ротик.
— К груди, к груди прикладываем, — напомнила медсестра, помогая Полине развязать сорочку. Малышка не сразу сообразила, что от неё
