У кромки моря узкий лепесток - Альенде Исабель

— Быстро одевайся, Виктор, — велела она.

Они увидели, как несколько мужчин неторопливо вышли из машин, — ни беготни, ни криков, ни оружия. Несколько минут они стояли, курили, неспешно о чем-то болтали и наконец уехали. Виктор и Росер, обнявшись и дрожа всем телом, простояли у окна до рассвета, пока не пробило пять часов утра и комендантский час не окончился.

Росер договорилась, чтобы посол Венесуэлы забрал Виктора на дипломатической машине. Это было время, когда большинство людей, укрывавшихся в посольствах других стран, уезжали туда, где их могли принять и где не было такого неотступного преследования. Виктор доехал до посольства в багажнике. Через месяц он получил разрешение, и два сотрудника венесуэльского посольства проводили его до двери в самолет, где его уже ждала Росер. Он был чисто выбрит и спокоен. В том же самолете летел человек, с которого сняли наручники, только когда он сел на свое место. Он был грязный, нечесаный и дрожал всем телом. Виктор наблюдал за ним во время полета, а потом подошел к нему. Разговор долго не вязался, и Виктору стоило труда убедить этого человека в том, что он не является агентом национальной безопасности. Он заметил, что у мужчины нет передних зубов, а несколько пальцев раздроблены.

— Чем я могу вам помочь, товарищ? Я врач, — сказал он.

— Они развернут самолет. Они снова упекут меня в… — не договорил мужчина и заплакал.

— Успокойтесь, мы уже час как в полете и в Сантьяго не вернемся, уверяю вас. Это прямой рейс до Каракаса, без пересадок, там вы будете в безопасности, там вам помогут. Пойду посмотрю, нет ли чего-нибудь выпить, вам это сейчас необходимо.

— Лучше бы чего-нибудь поесть, — попросил мужчина.

В Венесуэле Росер подолгу ездила на гастроли с оркестром старинной музыки, давала концерты, обзавелась друзьями и прекрасно освоилась в обществе, правила сосуществования в котором отличались от тех, что были в Чили. Валентин Санчес представил ее всем, кому стоило, и открыл для нее двери культурной среды. Прошло уже несколько лет, как ее роман с Айтором Ибаррой закончился, но они остались друзьями, и она иногда навещала его. Инсульт сделал его инвалидом, и он с трудом говорил, но голова была ясная, как и раньше, а нюх на выгодные сделки, которые теперь осуществлял его старший сын, не ослабел. Он жил в доме, в верхней части Кумбрус-де-Курумо[40], откуда открывался панорамный вид на Каракас, выращивал орхидеи и коллекционировал редких птиц и автомобили ручной сборки. Это была закрытая территория, густо заросший парк, а в нем несколько домов, и все было окружено крепостной стеной, вдоль которой ходил вооруженный охранник; там же жили оба его женатых сына и многочисленные внуки. Айтор считал, что его жена не подозревала об отношениях с Росер, но она сомневалась, что это так, поскольку наверняка за эти годы они оставили множество следов. Она решила, что королева красоты молча смирилась с тем, что ее муж — бабник, как и многие другие мужчины, для которых связи с женщинами служат подтверждением их мужественности, и не обращала на это внимания; она была законная жена, мать его детей, и только она что-то для него значила. После того как его разбил паралич, он принадлежал только ей, и она полюбила его еще больше, чем раньше, потому что открыла для себя его многочисленные достоинства, которые в суете прежней жизни не могла оценить. Оба старели в совершенной гармонии, в окружении большой семьи.

— Видишь, Росер, как говорится, нет худа без добра. В кресле на колесиках я лучший муж, отец и дед, чем если бы ходил на своих ногах. И пусть ты мне не веришь, но я счастлив, — сказал он ей однажды, когда она пришла навестить его. Чтобы не нарушать душевный покой своего друга, она никогда не рассказывала ему, как важны для нее воспоминания о тех вечерах с поцелуями и белым вином.

Оба пообещали никогда не рассказывать своим супругам о прошлой любви, чтобы не ранить, но Росер обещание не сдержала. За те два дня, когда Виктора освободили из лагеря и когда он оказался в посольстве, они любили друг друга так, будто только что познакомились. Это было взаимное сияющее озарение. Им так недоставало любви, и когда они встретились, то увидели себя не такими, какими были, а теми, что притворялись, будто занимаются любовью на спасительном корабле «Виннипег», — юными и печальными, утешавшими себя тихим словом и целомудренными ласками. Она влюбилась в этого высокого и худого незнакомца, резкие черты которого, казалось, вырезаны из темной древесины; у него был нежный взгляд, и пахло от него свежевыглаженной одеждой. Он то удивлял ее, то смешил какой-нибудь незатейливой шуткой, ей было приятно, когда он словно учил наизусть карту ее тела или когда баюкал всю ночь, и она засыпала и просыпалась, положив голову ему на плечо, и она тоже говорила ему неожиданные слова, будто страдание разрушило ее всегдашнюю защиту и сделало сентиментальной. Виктор влюбился в эту женщину, любовь к которой раньше считал инцестом, поскольку воспринимал ее как сестру. Тридцать пять лет она была его супругой, но только в эти дни взаимного обретения он почувствовал, что она освободилась от груза прошлого, от своей роли вдовы Гильема и матери Марселя, и он увидел ее юной и свежей. В свои пятьдесят с лишним лет Росер сохранила чувственность, неукротимую энергию, воодушевление, и она ничего не боялась. Она ненавидела диктатуру так же, как и он, но она ее не боялась. Виктор пришел к выводу, что ей действительно никогда не было страшно — разве что летать на самолете, — даже в последние месяцы Гражданской войны. С той же выдержкой, с какой она приняла исход тогда, она встретила его и сейчас, она противостояла обстоятельствам, не жалуясь, не оборачиваясь назад, всегда устремив взгляд в будущее. Из какого несокрушимого материала сделана Росер? Кто он такой, чтобы ему так повезло прожить с ней столько лет? И каким болваном он был, когда не любил ее с самого начала так, как она того заслуживала и как он любит ее сейчас! Он в жизни не думал, что в его возрасте можно влюбиться, как подростку, и чувствовать желание, похожее на вспышку молнии. Он смотрел на нее с восхищением, угадывая за внешностью зрелой женщины маленькую девочку, которой Росер была, когда пасла коз на холмах Каталонии, невинная и прекрасная. Ему хотелось защитить ее, заботиться о ней, хотя он знал, что в час беды она сильнее его. Все это и многое другое он сказал ей в эти недолгие дни и повторял потом до самой ее смерти. Однажды, среди исповедей и воспоминаний, когда они делились душевной щедростью, невзгодами и тайнами, она рассказала ему об Айторе Ибарре, о котором до этого никогда не упоминала. Виктору показалось, что ему выстрелили в сердце, у него перехватило дыхание. То, что эта связь уже давно закончилась, как его уверила Росер, утешало лишь наполовину. Он всегда подозревал, что в поездках она встречается с любовником, и, возможно, не с одним, но признание в том, что у нее была долгая и серьезная связь, пробудило в нем былую ревность, которая могла бы разрушить нынешнее счастье, если бы Росер позволила этому случиться. Со свойственным ей безошибочным чутьем она заставила его поверить в то, что она не отняла у него ничего, чтобы отдать Айтору, что никогда не любила его меньше из-за того, что у нее был Айтор, потому что эта связь всегда была в отдельном уголке ее сердца и никогда не смешивалась с остальной жизнью.

— В те времена мы с тобой были большие друзья и супруги, мы доверяли друг другу и всегда были заодно, но мы не были любовниками, как сейчас. Если бы я рассказала тебе тогда, тебя бы это задело гораздо больше, ты воспринял бы это как предательство. В конце концов, ты ведь тоже не был мне верен.

Виктор вздрогнул, его собственные грехи не имели никакого значения, он едва о них помнил и даже не представлял себе, что она о них знает. Ее аргументы показались ему не слишком убедительными, и какое-то время он предавался размышлениям и переживаниям, пока не пришел к выводу о том, что увязать в прошлом бесполезно. «Что прошло, то прошло», — всегда говорила его мать.