Жемчужинка для Мажора (СИ) - Мур Лия

Не он один едва держит себя в руках, чтобы не кинуться в объятия. Не сократить дистанцию. Не прильнуть к этим желанным и любимым, несмотря ни на что, губам. Но нам необходимо поговорить. Жизненно необходимо, как выразился Глеб.

— Слова твоего отца всё изменили? — Ком в горле давит, но я упрямо отгоняю от себя любой намёк на эмоциональное вовлечение в рассказ Соколовского. Нужно выслушать его и уже после делать выводы.

Парень ухмыляется:

— Ни капельки. Ты не такая, как другие. Ты — это ты, Арина. Всегда будешь. Ты — моя Жемчужинка в этом океане. Поэтому навсегда будешь особенной. — Ласково произносит мажор и тяжело выдыхает.

Его слова навсегда вырезаются в моём сердце. То, как он на меня смотрит. То, каким голосом всё это говорит. То, что таится на дне его медовых глаз. То, как он всем телом тянется в мою сторону. Всё это мне не забыть никогда.

— Отец обманул меня. Сказал, что принимает мой выбор, и, под предлогом помощи ему в работе, заманил меня на тот ужин. Дальше ты видела. — Он набирает полную грудь воздуха и начинает быстро и виновато тараторить. — Я должен был предугадать то, что отец не пошёл у меня на поводу. Должен был понять, что Лена испытывает ко мне. Должен был догадаться, что ты не жалуешься мне на Крицкую. Должен был не с Леной тогда разговаривать на парковке и отговаривать её от договорного брака, а с тобой. Должен был…

Стена между нами рушится. И мы буквально падаем в объятия друг друга. Я удивлена, что до сих пор никто так и не решил проветрить голову и выйти на балкон, но благодарна судьбе или высшим силам, или что ещё там помогает нам в трудных ситуациях, за это уединение. За то, что они позволили откровенному разговору случиться.

— То же самое можно сказать и обо мне. Я тоже много чего должна была сделать. Но по сути, никто никому ничего не должен. — Мой голос глушит грудь Соколовского, в которую я уткнулась, с наслаждением вдыхая любимый запах. — То, что нам действительно было необходимо — всего лишь поговорить. Скольких проблем и ошибок можно было избежать…

— Ты мне веришь? — Глеб крепко обнимает меня. Прижимает к себе так, словно уже миллионы раз потерял меня в своей голове, без возможности увидеть снова.

Брюнет замёрз, стоя в одной рубашке, зато я пылаю. Горю в своём собственном огне, которым собираюсь поделиться прямо сейчас.

— Верю, — горячо заверяю его и смотрю вверх на такое родное скуластое лицо, осунувшееся за эти два дня. Скольжу взглядом по тёмным кругам под глазами и, в конце концов, тону в омуте янтарного взгляда.

— Тогда давай сбежим отсюда? Далеко-далеко. От всех. — Берёт мои руки в свои ладони, и прижимает их к своей груди. Это абсолютно новая сторона Соколовского, которую я никогда не видела до сегодняшнего дня. Он раним и открыт передо мной. Максимально откровенен. — От моего отца. От твоей матери. Начнём всё заново. Так, как мы хотим. Где никто не будет знать, кто мы. Где никто нас не найдёт. — Шепчет Глеб, склоняясь к моим губам.

Мне страшно. Страшно бросать всё. Возможно, это глупо, но… Но я не буду одна. Я буду с тем, кого люблю. Да и… Мне-то терять особо нечего.

Зато Глебу есть.

— А как же ты… Твоя семья, дом…

— Это всё неважно. Ты — моё главное сокровище. Я хочу провести с тобой всю жизнь. Если понадобится, я выгрызу нам место под солнцем где угодно, Жемчужинка. Обещаю.

Глеб с надеждой смотрит на меня. И я сдаюсь.

— С тобой — хоть на край света. — Говорю банальную фразу и счастливо смеюсь.

У меня будто крылья за спиной вырастают. Становится так хорошо и легко на душе, что хочется смеяться и танцевать, несмотря на безумство нашей затеи.

Брюнет дарит мне самый сладкий, неторопливый поцелуй на свете, прежде чем сказать:

— Тогда подари мне танец, фея моего сердца, а потом мы улетим отсюда.

Соколовский протягивает мне свою ладонь, обаятельно улыбаясь при этом. Становясь знакомым мне наглецом. И я вкладываю свою ладонь в его. Позволяю своему возлюбленному увести меня за собой.

В новый мир. В новую жизнь. В счастливое будущее.

Я знаю, что мы справимся, несмотря ни на что, потому что любовь способна преодолеть любые преграды.

Эпилог

Чуть больше полугода спустя…

Я сижу на веранде и жду, когда муж вернётся с работы. Летний ветерок развевает мои волосы, и я с наслаждением прищуриваюсь, отпивая лавандовый чай из чашки. Наблюдаю, как солнце медленно клонится к горизонту, и почему-то именно сейчас окунаюсь в ностальгию и вспоминаю вечер Посвящения.

Какими же глупыми и безбашенными мы были той ночью. А ведь казалось, что сбежать — самый очевидный и лучший выход из сложившейся ситуации.

Хорошо, что на следующее утро всё сложилось иначе. Это уберегло нас от стольких ошибок.

Мы никуда не улетели. Точнее, нам банально не позволили.

Сотрудники аэропорта отправили нас обратно на выход под конвоем охраны депутата (отец Глеба постарался), как только увидели в паспорте мажора фамилию «Соколовский». Брюнет побузил немного на охрану, но, в конце концов, сдался.

Тем утром нас привезли в особняк Соколовских, где Николай отчитал нас, как говорится, и в хвост и в гриву. Депутат не думал, что Глеб настолько серьёзно настроен и в итоге сдался. Пошёл на любые условия, лишь бы сын остался здесь с ним и продолжал его дело.

Сейчас я согласна с каждым словом, которое услышала в тот день от Соколовского старшего. Он был прав насчёт того, насколько безумна была наша затея. Прав, что отчитал нас, как подростков. Мы оба могли похерить своё будущее, ведь пришлось бы бросить институт. Да ещё и жить в чужой стране, без поддержки. Как слепые котята.

Шанс того, что всё сложилось бы хорошо — минимален.

Зато как хорошо всё стало после. Словно то решение было необходимо для того, чтобы, наконец, в нашей судьбе начала властвовать светлая полоса. Глеб сделал мне предложение на новый год. Спланировал свадьбу поздней весной после моего дня рождения. А отец Соколовского помог с размахом.

За полгода жизни в особняке, Николай кардинально изменил ко мне отношение и стал относиться чуть ли не как к дочери. Не говоря уже о том, что, наконец, если и не завоевал прощение родного сына, то явно вышел на тропу перемирия.

Я же радостно наблюдала за тем, как Глеб со временем перестал хмуриться, видя отца на горизонте. И даже открыто улыбается ему теперь. Нет настороженности и обиды. Нет пассивной агрессии. Да, прошлое не изменить, но зато они могут выстроить будущее так, как хотят. Особенно теперь, когда Соколовский официально вступил в права наследования отцовского бизнеса.

Что касается меня, я окончательно разорвала связь со своей семьёй. Мать ещё несколько раз пыталась меня шантажировать и требовала денежную компенсацию за то, что содержала меня все эти годы, а я гадко кинула их, выгодно выйдя замуж.

После того я не захотела иметь с семьёй ничего общего. И ещё ни разу об этом не пожалела.

Увидев, как Порше Глеба въезжает во внутренний двор, внезапно прослезилась — меня накрыла волна нежности к этому мужчине. Он столько для меня сделал. И продолжает делать. Соколовский за эти месяцы изменился. Возмужал ещё больше. Стал серьёзнее и ответственнее. Настоящий мужчина.

Мой.

«Что-то я стала слишком сентиментальной последнее время», — думаю я, утирая слезу.

Я успеваю допить лавандовый чай к тому моменту, как брюнет заходит на веранду. На нём домашние шорты и серая футболка, обтягивающая мускулистый торс. Я невольно подвисаю, словно вижу его в первый раз.

К слову, я до сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что этот шикарный мужчина (а помимо этого — Глеб Соколовский! Тот самый Глеб! Да-да, Арина!) — мой муж.

Парень замечает, как я на него смотрю, и растягивает губы в понимающей ухмылке.

— Соскучилась?

— Невероятно, — говорю я и встаю плетёного стула, чтобы обнять его и поцеловать. — Как дела на работе?

— Скучно, нудно и, как всегда, отец выжимает из меня все соки до последней капли. — Брюнет отстраняется, закатывая глаза, но не выпускает меня из объятий. Поглаживает мою поясницу через тонкую ткань муслинового платья большими пальцами. — Как прошёл твой день?