Анна Берсенева - Флиртаника всерьез
Дверь в последнюю по коридору палату была чуть приоткрыта.
Прежде чем Ирина толкнула эту дверь, чтобы войти, оттуда донесся голос. Говорила женщина, и это заставило Ирину приостановиться. Она не видела говорившую, но сразу, даже не вслушиваясь, поняла, что это Катя. Было в ее голосе что-то необычное – какая-то особенная, летящая нежность.
– Ты только не тревожь себя, – говорила Катя. – Видно, встревожился, вот и стало тебе хуже. Теперь-то как, ничего?
– Теперь ничего.
Если бы Ирина не понимала, что мужской голос может принадлежать только Игорю, она не узнала бы его. Он был как пропасть – ни одного живого оттенка, бездонная пустота, то самое «ничего», которым он это и назвал. Вся неуловимая нежность Катиного голоса не имела к этой пустоте никакого отношения.
– Я завтра еще приду.
– Не надо. Делай, что врачи говорят.
– Доктор велел во вторник с вещами прийти. Он меня на сохранение хочет положить, опасается почему-то.
– И правильно. Ложись на сохранение.
– А я, знаешь, вовсе не опасаюсь. Это же не болезнь. Все женщины рожают. Бабушка рассказывала, она маму вообще дома родила, даже врача не вызывали, только повитуха прибежала. Ничего, все благополучно обошлось. И у меня обойдется. Только бы ты не тревожился!
При этих последних словах в Катином голосе прозвучало отчаяние.
– Я не тревожусь. – Ирина расслышала, что Игорь поморщился. – Катя, иди домой.
– Ты устал, да?
– Да. Иди.
И снова Ирина расслышала, что он не устал, а просто хочет, чтобы Катя поскорее ушла. В его голосе звучали совсем не те интонации, которые могли бы звучать в разговоре с любимой женщиной, молодой женщиной, которая вот-вот родит тебе ребенка.
Это было странно, но Ирина не стала в эту странность вдумываться. Она только сделала шаг в сторону и встала за дверью – так, чтобы, открыв дверь, Катя ее не заметила. Ей надо было поговорить с мужем, ей надо было расстаться с ним по-человечески, и то, как складываются его отношения с новой женой, было уже неважно.
Скрипнул стул, прозвучали шаги. Катя открыла дверь, вышла из палаты. Ирина смотрела, как тяжело она идет по коридору, держа под мышкой тяжелую же цигейковую шубу. Воздушность этой светящейся девушки была словно придавлена, Ирина видела это и понимала, что придавлена она мужчиной, который много лет был ее мужем. Но ведь он никогда не был тяжелым человеком, как же такое могло получиться?
«Этого я не знаю, – подумала Ирина. – И уже никогда не узнаю».
Такие вещи можно было узнать только через любовь, сквозь магический ее кристалл. Но любви не было, и значит, понять, что случилось с мужчиной, к которому ее нет, нельзя будет уже никогда.
Дождавшись, пока Катя скроется за дверью лифтовой площадки, Ирина вошла в палату.
Она и по голосу уже догадывалась, что Игорь переменился, но на взгляд эта перемена выглядела еще разительнее, чем на слух. Глаза у него всегда были очень светлыми, но теперь эта необычная, до неопределимости цвета, светлота его глаз стала просто пронзительной. Его взгляд пронизывал, как холодный луч, и так же, как этот луч, не содержал в себе ни интереса, ни тепла, одну только беспощадную проницательность.
Бледность, появившаяся на его лице от долгого пребывания в больнице, усиливала впечатление отдельности от всего, из чего состоит внешняя, совершенно ему посторонняя жизнь.
– Смена собеседника? – сказал Игорь прежде, чем Ирина успела хотя бы поздороваться. – Вернее, собеседницы.
– Здравствуй, – сказала она. – Я ненадолго.
– Надеюсь, – усмехнулся он. И нехотя добавил: – Здравствуй.
Все-таки воспитание было заложено в нем слишком глубоко, чтобы зависеть от настроения.
Стул, на котором только что сидела Катя, стоял совсем рядом с его кроватью. Ирина отодвинула стул подальше и села. Она вдруг растерялась: таким внешним, лишним, таким совершенно ненужным показалось ей то, что она собиралась ему сказать… Но подняться и уйти было бы совсем уж глупо, поэтому Ирина все-таки сказала:
– Игорь, мы не будем больше жить вместе, и…
– И ты пришла, чтобы вот это мне сообщить? – не дослушав, усмехнулся он. – Не стоило беспокоиться. Способность соображать я сохранил.
– Я должна извиниться перед тобой.
– Ты мне ничего не должна. Единственная просьба: подай, пожалуйста, на развод. Если нет имущественных споров, мое присутствие не сочтут необходимым. Имущество мы как-нибудь поделим без вмешательства государства. А развестись хотелось бы поскорее. Мне надо жениться.
Он говорил коротко – доносил определенную информацию, не более. Что ж, пусть так. Да и как еще?
– Завтра я все сделаю, – кивнула Ирина. – Как ты себя чувствуешь?
– Нормально. Насколько я знаю, твой бойфренд свободен от обвинений?
– Он – да, но…
– У тебя роман и со вторым тоже?
– Нет.
– Значит, тебе незачем о нем беспокоиться. Ира, что еще? Говори поскорее, я собирался спать. Что ж вы все взялись меня обихаживать?!
В его голосе прозвучала досада.
– Еще… Я была с тобой счастлива, Игорь, я тебе за это благодарна. И я хочу, чтобы ты это знал.
– И хочешь, чтобы мы расстались как интеллигентные люди, – усмехнулся он. – Странно, что ты не читаешь подходящие к случаю стихи.
«Что с тобой? – едва удержалась от вопроса Ирина. – Почему ты сделался такой?»
Но спрашивать об этом она не стала. Она не могла увидеть Игоря в том магическом кристалле, сквозь который ответ был бы очевиден сам собою, и он тоже смотрел на нее без всякого кристалла – холодным, проницательным взглядом.
Ирина встала, отодвинув стул еще дальше, пошла к выходу. У двери она на мгновение приостановилась и сказала:
– Будь счастлив.
Игорь промолчал.
Выйдя из палаты, Ирина чуть не столкнулась со светловолосой черноглазой девицей. Наверное, это была медсестра.
«Хорошо, что успела, – подумала Ирина. – Хоть с персоналом объясняться не пришлось».
Нужно ли было ее объяснение с оставшимся в палате совершенно ей чужим человеком – объяснение, которое еще час назад почему-то казалось ей таким необходимым, – она теперь уже не понимала.
Глава 10
Как только жена вышла из палаты, Игорь почувствовал такое облегчение, будто свалил с плеч трехпудовый мешок с камнями. Ему были тяжелы все эти объяснения, и дело было даже не в том, что от каждого собственного и чужого слова головная боль становилась все сильнее, как будто под костями черепа у него разгорался костер.
Ему тягостна была сама необходимость сталкиваться с порывами посторонних людей: слушать то возвышенное и надуманное, что говорила Ира, и то искреннее и наивное, что говорила Катя, и то холодновато-заботливое, что говорила мама – она приходила за полчаса до обеих его женщин. А уж отвечать им всем что-то вежливое, абсолютно ненужное было просто невыносимо.
