Правила бунта (ЛП) - Харт Калли

Дэш смотрит на меня непоколебимым взглядом и зажимает мой сосок своими оскаленными зубами. Ох... о черт! Острая стрела болезненного удовольствия вспыхивает между моих ног, заставляя меня прижаться к нему сильнее, глаза Дэшила темнеют от желания.

— Сначала ты кончишь мне на пальцы, — обещает он. — И как только это произойдет, я поставлю тебя на колени, милая, и буду трахать твой рот, пока не буду готов взорваться. Ты мне позволишь?

— Да! Черт, да!

Дэш раздувает ноздри, хватая меня за кофточку. И слишком поздно понимаю, что он собирается сделать. К тому времени, как я вскрикиваю, материал уже начинает рваться. Через полсекунды он исчезает вместе с бюстгальтером.

— На спину, — приказывает он.

Я делаю, как мне говорят, и парень стягивает с меня черные штаны. Обычно Дэш любит не торопиться, снимая с меня одежду, но не сегодня. Ни у кого из нас нет терпения тянуть с этим дальше. Он сердито раздевается, стиснув челюсти, с яростным напряженным взглядом, пригвоздив меня к кровати.

Я восхищаюсь его обнаженным телом, возбуждение растет с каждым сантиметром оголяющейся плоти. Он чертовски великолепен, по-другому и не скажешь. У него нет ни фунта лишнего жира. У него идеальная кожа, подтянутые мышцы и безупречные линии. Я не могу не хныкать, когда парень поглаживает рукой вверх и вниз свой твердый член.

— Я собираюсь погубить тебя, милая. Надеюсь, ты готова.

О…

Мой…

Бог…

Дэш Ловетт любит трахаться. Ему нравится дразнить. Нравится заставлять меня кричать.

Он не любит спешить.

В течение следующего часа Дэш заставляет меня кончать так сильно, что я забываю, на какой планете нахожусь.

Парень гладит мое лицо, шепчет и подбадривает, пока я беру в рот его член. И когда он, наконец, трахает меня, погружаясь в меня так глубоко, как только может, держит меня за бедра и разбивает на куски.

Дэш входит в меня, тяжело дыша, прижимаясь лбом к моему, прижимая меня к себе так, что едва могу дышать, и я именно там, где хочу быть.

Он гладит меня, пока наша кожа остывает, осыпая мои губы, лоб, щеки и шею легкими, как перышко, поцелуями.

Внизу бушует вечеринка. Мы лениво рисуем круги на телах друг друга, наслаждаясь временем, которое проводим вместе. В конце концов Дэш шевелится, и я чувствую, как энергия возвращается в его тело. Нам пора возвращаться вниз. Прежде чем парень успевает произнести это вслух, я прошу его о том, чего жаждала очень давно. Я зарываюсь лицом в его волосы, закрываю глаза и шепчу:

— Сыграй для меня.

Он лежит неподвижно.

— Пожалуйста, Дэш.

«О боже. Он не собирается этого делать».

Вот уже два месяца мы проводим вместе каждую ночь, и я пропускаю свои тайные шпионские миссии в субботу вечером, чтобы послушать, как он играет. Я бы не променяла его компанию или эпический секс, который у нас был, на весь мир... но иногда я подумываю о том, чтобы обменять их на музыку. Только на одну ночь.

Дэш приподнимается на локте и смотрит на меня. Приоткрываю один глаз и смотрю на него. Парень ничего не говорит, и я тоже, но вижу, что он обдумывает. Взвешивает. Решает. Глубоко вздохнув, Дэш скатывается с кровати и натягивает боксеры, недовольно постанывая, но затем подходит к пианино. Боже, я буквально самая счастливая девушка на свете. Вид того, когда он уходит, это... это просто… Я тихо смеюсь себе под нос, просто не зная, как это описать.

Дэш садится за пианино.

— Закрой глаза, Стелла.

— А что, если я не хочу?

Он играет драматический, зловещий аккорд, мрачно оглядываясь на меня через плечо.

Я смеюсь.

— Ладно. Хорошо. Закрываю глаза.

Дэш начинает играть. Музыка начинается очень тихо и медленно. Одна яркая нота. Другая. Темп набирает обороты медленно, постепенно нарастая, одна поразительная нота, а затем аккорд — мелодия, застенчиво представляет себя по мере формирования произведения.

Это прекрасно.

Я задерживаю дыхание, прислушиваясь каждой клеточкой своего тела. Слушаю душой.

Музыка ускоряется и вкрадывается странная минорная нота, но диссонирующие элементы не раздражают. Как ни странно, они только дополняют восходящий, возвышающий, парящий аспект мелодии. Темп музыки поднимается и поднимается, взлетая на головокружительные высоты, пока я не тону в водопаде звуков и эмоций. Все быстрее и быстрее, все сложнее и сложнее. Наконец я открываю глаза, потому что только глухой идиот может сидеть среди такой красоты и сопротивляться поиску ее источника.

Дэш наклонился вперед, его голова склонилась набок, и по его позе я могу сказать, что его глаза закрыты. Мышцы его спины напрягаются, пока руки грациозно двигаются по клавишам, его пальцы ударяют по каждой ноте с идеальной точностью.

Меня охватывает такой ошеломляющий прилив эмоций, что на глаза наворачиваются слезы…

Мелодия нарастает. Музыка складывается сама по себе, повторяясь, кружась, но каждый раз тонко меняясь, становясь все более сложной и прекрасной, и мое сердце парит.

Она сводит с ума своим блеском. Захватывает меня и сжигает.

Как только я думаю, что нарастающая волна звука лишит меня разума, она начинает замедляться. Сложность начинает распутываться, распадаясь на более простые части. По одному маленькому кусочку за раз Дэш разбирает созданный им шедевр, пока в конце концов торопливые аккорды снова не превращаются в отдельные, яркие обнадеживающие ноты…

Разносящиеся, как вздохи…

Маленькие вздохи…

Расцветающие…

В темноте…

А потом наступает тишина.

Дэш отодвигается от пианино, вздыхая, как будто груз, который он носил в течение очень долгого времени, необъяснимым образом свалился с его плеч.

— Что... это было? — шепчу я.

Скамейка под ним скрипит, когда парень поворачивается и смотрит мне в глаза.

— А как ты думаешь, глупышка? — говорит он. — Это была ты.

ГЛАВА 26

ДЭШ

Позвольте мне сказать, что я не ханжа, но трудно чувствовать себя комфортно рядом с другими парнями, бегающими с членами на перевес. В Англии такого никогда бы не случилось. Даже в раздевалках британские парни носят полотенца, обернутые вокруг талии, чтобы сохранить свою скромность. Американцы гораздо свободнее обращаются со своими телами, но такого рода демонстрация выходит за рамки дозволенного. Я узнаю их лица, когда чуваки бредут через фойе, совершенно голые, но не могу назвать их имена. Все, что я знаю, это то, что они студенты Вульф-Холла, они под кайфом, и, вероятно, трахались с девушками (или друг с другом) в столовой.

Карина бормочет «О, боже», и наклоняет голову, когда парни пролетают мимо нас. Я готов к полномасштабному нападению, если кто-нибудь из них хотя бы косо посмотрит на нее, но никто из них этого не делает. Они вылетают из открытой входной двери в ночь, визжа и вопя во всю глотку, как животные. Почему Рэн решил, что это хорошая идея, я никогда не узнаю.

Кстати о Рэне…

Мы находим его распростертым на ковре перед камином, розовая праздничная шляпа пристегнута к его голове, резинка заправлена под подбородок, его темные кудри образуют нимб вокруг лица. Он в отключке.

— Похоже он пропустил всю вечеринку. — Карина подталкивает его босой ногой. Я вздрагиваю, ожидая, что Рэн откроет глаза и направит на нас лазер, но он даже не дергается.

— Боже, он ведь не умер? — шепчет она, наклоняясь, чтобы рассмотреть парня поближе.

Присаживаюсь на корточки рядом со своим другом, проверяя пульс, который я сразу же нахожу — немного быстрый, но устойчивый. Его грудь поднимается и опускается, подтверждая, что парень дышит. Мне нужно перенести его, но сначала надо найти Пакса. Я ни за что не смогу отнести этого ублюдка наверх в одиночку.

К счастью, большинство ребят уже вернулись в Маунтин-Лейкс или в академию. Осталось несколько человек, которых нужно собрать и выгнать, но дом в основном пуст. Куда ни глянь, везде битое стекло. Кроме того, на секционном диване ярко-красная полоса, которая может быть кровью, но я надеюсь, что это вино. Чашки, стаканы, тарелки. Наполовину обглоданные куски пиццы на мраморной столешнице. Использованный — фу! — использованный презерватив, брошен на чертов кофейный столик? Что, черт возьми, не так с людьми?