С любовью, Рома (СИ) - Евстигнеева Алиса

Всё чаще её кидало из крайности в крайность, когда она запирала двери на все замки и прятала ключи, заверяя меня, что в мире одни лишь враги, то, наоборот, стремилась убежать в поисках приключений.

Денег не хватало катастрофически. Раньше мы жили на пенсию бабушки и мамы, ну и её небольшой заработок, а теперь, потеряв половину дохода, я вдруг столкнулась с тем, что совершенно не умею решать никаких хозяйственных вопросов. Вернее, я умела готовить и убираться, но вот всё остальное, что касалось ведения финансов и необходимости оплачивать счета, — будто бы мёртвым грузом упало на мои плечи.

***

Я тосковала по бабушке.

Было сложно принять её уход, принять по-человечески… Меня настолько пугало будущее без неё, её любви и поддержки, что первые дни после похорон во мне не оставалось сил ни на что, кроме… злости.

«Как?! Как ты могла оставить меня одну?!» — навязчивой мыслью крутилось в моей голове.

Потом, конечно же, приходило раскаяние, горькое и жгучее. Безумно хотелось лечь на диван и уснуть до тех пор, пока всё не наладится само собой. Но этого так и не случилось.

Рома старался всё время быть рядом. Наверное, будь его воля, он бы вообще переехал жить к нам. Но мамино состояние существенно искажало её восприятие реальности, отчего ей становилось не по себе в присутствии посторонних людей: при каждом приходе Чернова у неё начинались приступы самой настоящей паники. Она могла начать кричать и размахивать руками. Поэтому всё, что оставалось нам с Ромой, — это встречаться по ночам, после того как маме удавалось забыться беспокойным сном.

Обычно он по старой традиции взбирался ко мне в комнату через окно, и мы просто сидели на диване обнявшись. Правда, на этот раз он исправно притаскивал с собой пакеты, полные еды.

— Ром… — каждый раз вздыхала я, не зная, что сказать. А он лишь раздражённо цокал, явно не готовый обсуждать вопрос моей эмансипации. Да и какая тут могла быть свобода и независимость, если нам по утрам даже завтракать было нечем.

— Как мама? — спустя две недели после похорон поинтересовался он. Август перевалил за свою середину, и вопрос возвращения в Питер дамокловым мечом висел над нами.

— Так себе…

— Может быть, её пролечить? Опять, опять, как тогда… когда мы только познакомились.

— Она слишком стабильна, чтобы её положили насильно. И слишком нестабильна, чтобы захотеть сделать это самой, — мрачно заметила я.

— Да, но ведь должны быть частные лечебницы… Я могу поговорить с отцом.

— Нет, — встрепенулась я, слегка отстранившись от него. — Нет.

— Но почему?! — достаточно бурно отреагировал он на мой отказ. В выражении его лица отразилось что-то такое, до боли знакомое, словно постучавшееся к нам из прошлой жизни. И я только сейчас сообразила, как давно не видела этого выражения упрямства, должно быть, Рома действительно старался не расстраивать меня.

Я тоже хотела взъерепениться, но всё же сделала усилие над собой.

— Потому что мы с мамой должны научиться сами выживать со всем этим.

— Скажи мне на милость — зачем? Зачем пытаться всё сделать самой? Когда есть возможность решить ситуацию с наименьшими потерями? Уверен, что отцу будет не сложно, зато…

— Никаких «зато», — резко оборвала я его. — Ром, как ты не понимаешь, что я все эти годы только и делала, что пряталась от проблем? За бабушку, за вашу семью... Неужели ты не видишь, к чему это привело?

— И к чему? — он недовольно хмурился, явно закипая. Я предпочла отодвинуться ещё дальше, выпутавшись из его объятий.

— К тому, что мне даже есть нечего без вашего участия.

— То есть это мы виноваты?

— Нет! Не переворачивай мои слова. Я тебе и пытаюсь это объяснить. Знаешь, чему меня научила бабушкина смерть?

Чернов упрямо мотнул головой, поджав губы.

— Что ничто не вечно в этом мире. И что… всегда может случиться что-то такое, что перевернёт с ног на голову всё. А я просто не могу больше позволить себе плыть по течению из серии «будет что будет». Нужно рассчитывать только на себя.

Последняя фраза прозвучала излишне резко. И спохватилась я, как всегда, только после того, как Ромка подскочил на ноги, словно ужаленный.

— Ты и меня уже из этого уравнения вычеркнула?!

— Никого я не вычёркивала! — всплеснула руками, тоже вставая на ноги. — Просто… пойми меня, пожалуйста, я должна что-то сделать сама. САМА!

Он замолк, нервно кусая губы, что выдавало какую-то особую степень его нервозности: обычно Рома себе такого не позволял… Искусанные губы были бы знатным ударом по его имиджу.

— Скоро сентябрь, — невпопад заметил он, поднимая ту тему, что пугала обоих.

— Знаю, — чуть помедлив, кивнула головой.

— И что ты… будешь делать?

— Не знаю, — честно призналась ему, — правда не знаю. Но я… что-нибудь придумаю.

В ту ночь Питер мне казался далёким как никогда. Словно и не было этого месяца в Северной столице, полного мечтаний, нежности и любви.

***

Утро я встречала совершенно разбитой — наш ночной разговор с Ромой не давал мне покоя. Уже две недели я запрещала себе думать о будущем, пытаясь решить проблемы настоящего: привести квартиру в порядок после учинённого мамой разгрома; пообщаться с её врачами; оформить кучи документов, продираясь через бюрократические лабиринты; в срочном порядке найти работу или хотя бы подработку. К счастью, меня согласились временно взять в офисный центр вместо матушки. На самом деле можно было найти вариант получше, но я всё ещё боялась уходить далеко от нашего дома, оставляя мать одну в квартире. Сейчас у неё была стадия «прятаться за семью замками», но где гарантия, что за время моего отсутствия тумблер не переключится на «ищу приключений на свою голову»?

Каждодневные заботы позволяли не думать о Питере и о том, что с мечтой, осуществление которой было столь близко, придётся распрощаться. У меня ещё теплилась глупая надежда на то, что маму вот-вот отпустит и она сможет взять себя в руки. Ну была же она стабильна столько лет! ну помогали же лекарства! — почему бы всему не наладиться опять? Тогда бы я смогла… уехать учиться с Ромой.

И пусть разумом я понимала невозможность такого сценария развития событий, но и полностью принять реальность у меня никак не выходило. Проще было отодвигать необходимость принятия решения на потом, всё ещё строя воздушные замки… Но вопросы, озвученные Ромой, вновь напомнили о том, что неминуемо должно было случиться.

Больше всего на свете мне хотелось найти выход… но его попросту не было! И это злило неимоверно.

Мама появилась на кухне как-то совсем неслышно. Я стояла у окна и смотрела, как прохладный августовский ветер трепал ветви деревьев.

— Доча, — неожиданно раздалось у меня над ухом, и её чуть дрожащие руки вдруг заключили меня в крепкие объятия. — Сонечка, какая же ты у меня взрослая стала…

— Не надо! — неожиданно рявкнула я, вырываясь на свободу. — Не надо!

Мама испуганно отлетела к противоположной стене и начала трястись, как лист за окном на том самом ветру, чем разозлила меня ещё сильнее.

— Перестань!

— Доченька…

Она в каком-то бессознательном жесте протянула руку ко мне, словно моля о чём-то.

— Мама, — достаточно жёстко отчеканила я, — не трогай меня.

— Но…

— Не трогай! — повторила грозно.

Мать вжалась в стену. По её щекам катились крупные слёзы, которые меня практически не трогали. Её настроение менялось так часто, из крайности в крайность, что каждый раз у меня выходило думать лишь о том, что вот, опять…

— Извини, извини, — затараторила она. — Я не хотела тебя расстроить, просто ты у меня такая… такая…

Она всё никак не могла подобрать нужное слово, зато у меня получалось вполне неплохо: сволочь, мразь неблагодарная…

Самое поганое — я понимала, что поступаю ужасно, но я всё равно не могла остановиться, подталкиваемая своим отчаяньем.

— Вот! — я схватила с полки банку с её таблетками и с шумом поставила её на столешницу. — Выпей и успокойся.