Не отрекаются, любя... (СИ) - Лабрус Елена

Маленький плешивый мужичонка в безупречном костюме и строгом плаще поверх него явился вместе с господином Измайловым.

— Мой барристер, — представил тот.

— В английской судебной системе, — пояснил Вестлинг, — две категории адвокатов. Барристер — адвокат более высокого ранга, чем солиситер.

— Благодарю, — хмыкнул Измайлов. Вестлинга толкнули к столу с документами.

Когда они вошли: Измайлов, лысый барристер и два молчаливых головореза, Мамая сразу обыскал и скрутил один (Мамай и не сопротивлялся), Вестлинга — другой. Но когда английский адвокат достал из папочки документы, Вестлинга «пригласили» проверить всё ли с ними в порядке.    

Сейчас англичанин опирался о стол с бумагами, где стояла бутылка с водой. Вестлинг читал бумаги, стоя рядом. Мамая так и держали, вывернув за спину руку. Ваан стояла у большого окна.

Мелкий, крупкой летевший с утра, снег заметало позёмкой. И серость октябрьского неба не позволяла понять: на улице утро, день, вечер. Время словно остановилось.

Остановилось с той секунды, как Марк вышел.

Вера слышала, как он приказал охраннику на входе: «Не геройствовать! И на рожон не лезть!» Потом голос его стих, а они остались ждать.

И дождались. Лев Измайлов пожаловал собственной персоной.

Уже минут тридцать он добивался от Веры, чтобы она подписала бумаги, где добровольно передаёт ему права на именные активы трастового фонда. Не мудрствую лукаво, он решил, что самое простое решение — самое лучшее: девчонка просто подпишет бумаги и всё. А барристер, имея такие полномочия, подтвердит её добровольное волеизъявление.

Господин Измайлов даже не поленился озвучить свои резоны.

— Мне в хую дыра все эти ваши порты, мосты и пароходы. Мне нужны только акции. Если бы их не перезапутали всеми этими трастами, договорами и юридической поебенью, что сам чёрт не разберёт, я бы просто забрал своё и свалил ещё тогда. И не ввязывался в разборки пятнадцать лет назад. И девчонка была бы жива. Но твой отец оставил меня ни с чем, и мне пришлось крутиться, — выбил он из пачки сигарету и закурил с видом оскорблённой добродетели. — Это моё, девочка, не твоё. Так что подписывай и не ерепенься.    

— Вы позволите? — сообразив быстрее англичанина, Вестлинг налил воды и обратился к стоящему между ними охраннику.

Тот повернулся к Измайлову, Измайлов царственно кивнул. Ян вручил Вере стакан.

Хорошо хоть зубы не стучат, — подумала она, жадно глотая воду. Руки тряслись. Голос предательски дрожал. Но то ли от того, что сейчас рядом стоял невозмутимо спокойный Вестлинг, то ли от воды — стало легче.

— Я ничего не буду подписывать, пока вы не вернёте Марка и не позволите убедиться, что он жив, — отдала Вера стакан и посмотрела на часы.

Как же медленно идёт время!

Она уже заставила Измайлова похвастаться, представь пред ней и в роли спасителя, и в роли благодетеля, и в роли невинного агнца, вынужденно державшего бордели и толкающего дурь, которой кстати «занимался» не он, а его брат, новоиспечённый мэр. И даже в роли гостеприимного хозяина, у которого клиентам ни в чём не отказывали, каких бы утех они не требовали. В роли несчастного обиженного дельца он тоже был: ведь это из-за Марка господин Измайлов вынужден был свернуть доходный бизнес — красивые необъезженные тёлочки пользовались спросом, но этот мудак Реверт всё испортил.

Марк будет рад узнать, что всё не зря, подумала Вера.

А стрелки как приклеились к часам и никак не хотели двигаться.

Человек, убивший её отца и решивший, что этим имеет право называть его деньги своими, тяжело, скучающе вздохнул на её требование.

— Боюсь, сейчас это несколько затруднительно, — почесал он затылок, покосившись на телевизор. А, может, на Мамая, который дёрнулся к экрану, словно ему было плохо видно, но головорез не позволил ему подойти ближе. — Честное слово, Вера Сергеевна, ну что мы из пустого в порожнее. Я говорю, что он не вернётся, пока вы не подпишете бумаги, вы — что ничего не подпишете, пока он не вернётся. Давайте уже сдвинемся с мёртвой точки.

Он затушил сигарету, вдавив окурок в пепельницу и полез в карман за телефоном.

Вера следила за его руками, когда вдруг прозвучал голос Ваан.

— Неужели мы вселяем в вас такой ужас, что вы боитесь остаться наедине с двумя женщинами без охраны? — кивнула она на телохранителей, что ни слова не понимали по-русски, а может и вообще понимали только язык жестов, но редкие приказания Лев Измайлов отдавал им на английском языке.

  Он рассеянно оглянулся, оторвавшись от телефона.

— С вами не боюсь, но вы же не одни, — кивнул он на Мамая.

— Ну так пусть они все выйдут, — дёрнула головой Ваан, словно всё это её крайне нервировало и было в интересах Измайлова освободить от посторонних помещение, пока у неё не началась истерика.

Измайлов посмотрел на неё с недоумением, приподняв выцветшие на солнце брови. Вере со своим загаром, в нарочито тинэйджерской толстовке с капюшоном и клетчатом пиджаке не по погоде, он напоминал типичного жителя Кремниевой долины. Что этот «Илон Маск» приказал отдать сестру Марка на растерзание у неё не укладывалось в голове. И чего именно хотела Ваан, зачем добивалась, чтобы кабинет освободили, Вера не поняла: нервозность её была явно наигранная.

Измайлов подумал пару секунд, а потом кивнул:

— Ну пусть тогда ваш Ходор тоже выйдет. И ваш адвокат, думаю, нам тоже больше не нужен.

— Да легко, — хмыкнула Вера, кивнув Мамаю.

Вестлинг ободряюще коснулся её плеча.

 — Документы составлены правильно, — сказал он Измаилу (Марк сказал так его звали в мексиканской тюрьме). — Но ни один в мире суд не признает их законность даже с её подписью. И я об этом позабочусь.

— Ну это мы ещё посмотрим, — хмыкнул тот, и кивнул головой, чтобы Вестлинга вышвырнули.

Они остались вчетвером, когда Измайлов устало вздохнул, а потом резко толкнул Веру к столу, припечатал к столешнице бумагу, ручку и ткнул ей в лицо экран своего телефона:

— Может это заставит тебя поторопиться?

Всё похолодело у Веры внутри: дрожащая в чьих-то чужих руках камера телефона снимала маму с Ванькой. Если бы Вера не знала, что они в безопасности, и Марк отправил их подальше из города пока всё не уляжется, с охраной, к которой лучше не соваться — себе дороже, она бы перепугалась не на шутку. Она и сейчас перепугалась, хотя понимала, что это просто старая запись и её берут на испуг.

— Мне привезти ребёнка сюда, чтобы ты была сговорчивее или сначала притащить твою маму? — от скучающих расслабленных ноток в голосе Измайлова не осталось и следа. Голос стал металлический, жёсткий, холодный. Непреклонный, как у полицая, ведущего допрос. — Ну? Или ещё раз хочешь попросить, чтобы вернули Реверта?

— Хочу, — едва слышно, но твёрдо произнесла Вера.

Стрелка наконец дрогнула и застыла на нужной отметке.

И телефон зазвонил прямо у него в руке. Как же вовремя!

Измайлов уставился на экран, сомневаясь отвечать или нет на видеозвонок. Поднял глаза на Веру, а потом всё же ткнул в кнопку связи.

В комнату ворвался шум, смех, английская речь:

— А кто это, смотри, детка? — отчётливо прозвучал голос женщины. — Папа?

Вера усмехнулась.

— Дэди! Хай!  — махала ему с экрана девочка лет пяти.

— Хай, принцесса! У тебя всё хорошо? — напрягся Измайлов. И не зря.

— Да, папа, — ответили ему с экрана. Женщина рядом с девочкой добавила, улыбаясь: — Всё хорошо. У нас твои друзья.

Измайлов смертельно побледнел. Какие это «друзья» было написано у него на лице, а Вера и так знала, что это люди Марка.

— Ну что же ты, папа, скажи, что рад, — ледяным тоном подсказала она.

Измаил натянул на лицо улыбку:

— Я рад, — улыбнулся он ещё более натянуто, обменялся парой фраз с женщиной, попрощался и потушил экран.

— Что-то не так? — наиграно удивилась Вера.

— Сука! — выдохнул он, глядя на неё с такой ненавистью, что готов был испепелить взглядом. И вот сейчас она верила — этот человек способен на всё.