Мой персональный миллионер (СИ) - Шайлина Ирина
— Нет…
Я села на стул. Запал пропал. Да и Дуньку жалко. Я с опозданием вспомнила, что она ещё и беременная. Ничего, полотенце ей будет только на пользу. А если нужно будет, я и ремень найду.
— Я пойду… покурю.
А говорил, что не курит. Ушёл, дверь прикрыл осторожненько. Я на кухню — чайник вскипел. Чай не помешает. Никому. Тем более заварка нашлась.
— Ничего не хочешь рассказать? — спросила я, разливая чай.
Чай Дунька любила сладкий с лимоном. Лимон в холодильнике нашёлся, правда, такой засохший, что я его скорее отломила, чем отрезала.
— В общем, я… — начала Дуня, косясь на дверь, шепотом, — нечаянно вышла замуж. Два месяца как. Деньги нужны были очень… Ты помнишь. Я с Кириллом в баре познакомилась. Напилась, да… Парень ко мне приставал, шлюхой обозвал. Кирилл его избил. Ну и Кириллу тоже досталось… Мне его жалко стало, я отнесла сережки в ломбард и заплатила штраф — Кирилла в обезьянник посадили. Сказала, что он мне должен. А он мне предложил… замуж за деньги. Я взяла. Миллион.
Я расхохоталась. Смеялась долго и остановиться не могла. Вернулся Кирилл, посмотрел на меня, как на сумасшедшую. Валерьянки накапал в чай. Чай с валерьянкой — мерзость. Но я выпила. И смеяться перестала. Почти.
Боюсь, на меня навалилось слишком много всего разом, и со мной случилась самая банальная истерика. Впрочем, лучше уж смеяться, чем рыдать. Хотя и смеялась так, что по щекам мокрые дорожки. И во рту терпко-сладкий вкус валерьянки, напополам с чаем.
— Ещё валерьянки налей, — попросила я.
Кирилл посмотрел на бутылек. Потом подумал и перевернул его над чашкой, даже по донышку похлопал, чтобы точно, до капли. И чай сверху. Сладкий. Я снова выпила до дна. Не помогает. Может, подождать нужно?
Кирилл ушёл в комнату, загремел там. Дунька глядела опасливо.
— Бестолочь, — с удовольствием повторила я. — Лопоухая. Я надеюсь, это хоть он счастливый папаша? — Дунька кивнула. Слава богу, хоть так. — Ты рассказала?
— Нет, — прошептала Дунька, глядя на дверь — не вошёл бы. — Как-то… некогда было. Ты только молчи, Лид. Я сама расскажу.
Я отмахнулась. Пусть делает что хочет. Валерьянка меня не успокоила. Она навалилась на меня безмерной усталостью, от которой веки слипаются и в глазах туман. Спать хотелось зверски. Кирилл вернулся полностью одетым. Сел, понимая, что не просто я Дуньку полотенцем прогонять пришла. Хотя, если бы знала, то и по этой причине явилась бы непременно.
— Рассказывай.
И я рассказала. Торопливо, поглядывая на часы. И про то, что Герман исчез. И про маму, которая клеила Дунькины уши — это уже для того, чтобы он проникся личным интересом. Он посмотрел на уши, которые и правда торчали немного больше положенного, с затаенной нежностью и возмущением — как можно такие уши клеить?! Не забыла про Мари, про Гришку, а ещё, что домой боялась идти, и Сатана там не кормленный. И, наверное, очень злой. А Сонька в больнице, у неё операция через два часа, и мне страшно. Очень страшно.
— Пугают они тебя, — сказал Кирилл.
Я кивнула — пугают. Но от этого не легче. Своего они добились — я напугана.
— Козла твоего Герман пусть отлавливает, а с остальным разберёмся. Время уже утреннее? Сейчас позвоню, узнаю.
Кирилл звонил. Результатом разговоров стало то, что мы узнали — в соцзащите и правда на меня зуб. С чьей подачи — неизвестно, да и не важно. «Потом Герман решит, — сказал Кирилл. — Сейчас по факту решать нужно». И снова позвонил. Я чай пила, уже без валерьянки, и пыталась умерить Дунькино любопытство. Ей было интересно, вправду ли я вышла замуж за брата Кирилла? И что, правда — мама? И уши клеила?
Я отвечала вяло — отсчитывала минуты.
— Поехали.
И мы поехали. Полным составом. Встретились с какой-то женщиной, которая передала документы. Время — уже десятый час. Мы сидели в машине перед офисом соцзащиты и кого-то ждали.
— Деньги нужны, — снова сказал Кирилл.
— У меня есть миллион, — скромно ответила я. — Недосуг было… тратить. В кухне. В шкафчике. В старой квартире. Я про него… забыла. Там дно отслоилось, двойное. Там и лежит. А в квартире никто не живёт. Выгнали меня и не живут…
— У меня есть болгарка, — вспомнила Дуня.
— Сатану заодно покормите, — отдала им ключи, — а я в больницу поехала.
Меня довезли и высадили возле дверей. Сами поехали за миллионом. Соньку мне жалко, я её бросила. Бежала по лестнице, спотыкаясь. А возле палаты двое мужчин: крепких, высоких, в костюмах. Меня не пустили. Медсестра квохтала, возмущалась беспределом.
— Посторонние в отделении, — говорила она сердито. — Просто паломничество в одиннадцатую палату. Я в полицию позвоню! То бабушки, то тетки, то охранники!
Я услышала только то, что бабушка приходила. Зачем? Её здесь не должно было быть. Мне к Соньке нужно, а не пускают. Не хотят пускать.
— Я — мама, — говорю я. — Мама её!
— Документы покажите.
Я показала. Все, какие у меня есть. А есть у меня их много — на всякий случай я ношу с собой все. Громилы читали. Старательно, даже губами шевелили. Медленно, я слышала, как Сонька плачет, и зайти не могла.
— Она? — наконец, спросил один из них.
Показал второму фотографию на экране смартфона: я с всклокоченными волосами, бешеным взглядом, лицом в слезах, смеюсь, в руках — кружка с валерьянкой. Когда сфотографировать успели?
— Вроде, — с сомнением отозвался второй.
Когда я отодвинула их в стороны, не сопротивлялись. Забежала в палату, схватила свою девочку на руки. Сердитая — маму давно слышно, а она все не идет! Тёплая. Моя.
— Никому не отдам, — прошептала я.
Но отдать приходится — пришел Андрей. Он лично будет проводить операцию, и от этого мне спокойнее. Смешливо косится на мнущихся у дверей громил и забирает Соньку. Мне сразу холодно и одиноко. Где Германа черти носят?
— В операционную не пустят, и не думайте. Здесь сидите, я поднимусь, расскажу, что как. И не переживайте. Я, знаете, сколько таких полипов удалил? Надо мной смеются даже, что за такое мелкое вмешательство берусь. Не говорить же, что меня сумасшедший папаша заставил…
И Соньку уносят. Один громила остаётся, второй идёт операционную охранять. Смешно вроде. А потом вспоминаю о маме, Грише и Мари и понимаю, что ни капли не смешно. Правильно. Пусть не думают даже подходить.
Минуты текут медленно. Каждая секунда отщелкивается в моей голове. Я слышу каждую, ненавижу их. Часы — мой личный враг. Я смотрю на них, а стрелка почти не сдвигается. Проснулась Лариса. Я схватила её на руки. Не Сонька, но с ней легче. Ей больно — я вижу, что она терпит. Мы помогаем друг другу. Она — тем, что сдерживает моё душевное смятение. Я — тем, что прижимаю её к себе, своими руками и размеренной ходьбой по палате временно прогоняю боль, не даю ей подобраться ближе, вгрызться в маленькое беззащитное тело.
Глава 31. Герман
Сон был зыбким. Снилась то Сонькина голова, торчащая из валенка, то пирожки. Пирожков было много, слишком много. Они словно делением размножались, пирожковая гора пучилась, грозила поглотить меня с головой. Я сопротивлялся, отталкивал пахучие пирожки от себя, они наваливались снова, оставляя на одежде расплывчатые пятна подсолнечного масла.
— Герман, — сказала укоризненно мама. — В пирожках холестерин.
А потом пирожков стало так много, что я не видел больше ничего, задыхался, придавленный их массой. Умирать под лавиной пирожков было печально.
— Герман, — донеслось откуда-то.
Я разодрал глаза. Вынырнул из душной пелены придавившего меня железнодорожного тулупа. Яркий свет ламп резанул глаза. Я проморгался.
— Герман, это вы?
Ванька. Смешной, взъерошенный, под стать своему имени. Я сам его на работу взял три года назад. Ни разу не пожалел — смышленый малыш, не такой закостенелый, как большинство. А нам свежая кровь нужна, мозги свежие тоже. И сейчас я был рад ему особенно.
— Света сказала, что я вас здесь найду. Я все залы ожидания обошел… пока понял, что это вы спите.
