Мари Соул - Сотвори свое счастье
Камерону следовало быть довольным, но что-то мешало ему в полной мере вкусить радость успеха.
Из своего окна он не мог видеть ни дома, ни мастерской Пегги, но, смотря в том направлении, невольно думал о ней: где она сейчас? Дома? На работе? Или уехала к матери?
И как она себя чувствует? Переживает ли из-за их разрыва? Страдает?
Камерон, сам не зная где и когда, потерял жизненные ориентиры. Всего три месяца назад он точно знал, чего хочет, к чему стремится и как этого достичь. У него был план, но в этом плане не было места для длинноногой, прямолинейной блондинки.
«ТЫ ЛЮБИШЬ МЕНЯ?» — Она задала ему этот вопрос сегодня утром, и он не смог на него ответить. Он и сейчас не знал ответа.
Он даже не был уверен, что любовь вообще существует.
«ЕСЛИ ТЫ ЛЮБИШЬ МЕНЯ, ТО НЕ ПОЕДЕШЬ В ПЕНСИЛЬВАНСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ», — плакала его мать семнадцать лет назад. И он отказался от стипендии.
«ЕСЛИ ТЫ ЛЮБИШЬ МЕНЯ, ТО НЕ ПОЕДЕШЬ В НЬЮ-ЙОРК», — кричала Кара годы спустя. И он отказался от карьеры.
Любовь ограничивала свободу.
Любовь причиняла боль.
Он страдал от этой боли. Отвернувшись от окна, он подошел к компьютеру. Но желания отслеживать взлеты и падения курсов акций за день у него не было.
Он стал бесцельно слоняться по дому.
В холодильнике стояла бутылка импортного пива. Он снял крышку и бессмысленно глядел, как из горлышка поползла шипящая пена. Присев на табуретку у обеденного стола, Камерон глотнул холодной жидкости, подумав, что слегка горьковатый вкус пива как нельзя лучше отвечает его сегодняшнему настроению. Весь день его преследовало ощущение горечи.
«ТЫ ЛЮБИШЬ МЕНЯ?» — спросила сегодня Пегги.
С того самого дня, когда, выйдя из ванной, он обнаружил, что она ушла, его не покидало чувство горечи, беспокойства, одиночества и… утраты. Напрасно он все это время старался избавиться от этих неприятных ощущений. Напрасно он пытался забыть о Пегги. Она была везде, вокруг и во всем, на что он смотрел и чего касался. Он не мог забыть ее возмущения, когда в мебельном магазине, шутя, уложил ее на кровать рядом с собой, вспоминал споры, которые у них возникали то по поводу ковра для гостиной, то злополучной софы. А картина в его кабинете завораживала обилием красок, поражала энергией и жизнерадостностью, присущей только Пегги Барнетт — ее создательнице.
И вот Камерон незаметно для себя потерял интерес к жизни.
С самого начала надо было прекратить это безумие. Ведь он сразу понял, что знакомство с ней сулит сплошные неприятности, взять хотя бы их первый спор по поводу его необдуманного телефонного звонка на радио и разговора с ясновидящей Фионой Александер. Почему он тогда не отказался от услуг Пегги, почему не пригласил другого дизайнера? Так ведь было бы безопаснее.
«ТЫ ЛЮБИШЬ МЕНЯ?» — ее слова словно эхо звучали в его голове.
— Не знаю! — выкрикнул он в пустую комнату. — Я не знаю!
Поставив бутылку на пол, он сжал голову руками, пытаясь заглушить ее голос.
Ему казалось, что он сходит с ума.
Часы на кухне показывали десять. Был вечер. Двенадцать часов минуло с тех пор, как Пегги постучала в дверь квартиры Камерона Слейтера. Всего двенадцать часов, а ей казалось, что это было в прошлом столетии.
Стоя под теплыми струями душа, Пегги думала о Камероне.
«ТЫ ЛЮБИШЬ МЕНЯ?» — спросила она его.
Но он промолчал. И это был его ответ.
«Ты любишь его?» — спросила она себя и вздохнула.
В том то и дело, что, сама того не желая, она любила его.
Ей нельзя было влюбляться в него. Он был совершенно прав, когда говорил, что не может жениться на женщине, которая полностью лишена дипломатического такта и которая совершенно не представляет, когда можно открывать рот.
Он тоже не годился ей в мужья — у него было слишком много предубеждений. Нельзя наслаждаться жизнью, если постоянно оглядываться на прошлое.
Пегги вышла из-под душа, завернулась в большое полотенце, высушила и уложила волосы, которые мягкими волнами легли ей на плечи, и, надев фланелевую ночную рубашку и тапочки, отправилась в комнату.
— Но я нужна ему, — сказала она своей пустой квартире. — А он нужен мне.
Она не хотела плакать, слезы сами хлынули из глаз. Злость и отчаяние выплеснулись вместе с ними, и Пегги разрыдалась. Она плакала и стонала, от бессилия била кулаком по столу.
Поэтому едва расслышала стук в дверь.
— Кто там? — спросила Пегги, вытирая щеки и глаза рукавом ночной рубашки. Неужели она наделала столько шума, что потревожила соседей? Но, видимо, так оно и было.
— Камерон… — прозвучало в ответ.
Этот голос нельзя было спутать ни с каким другим, этот знакомый раздражительный тон. Но она не хотела видеть Камерона, тем более сейчас, когда глаза у нее покраснели от слез.
— Уходи, — сказала она, не открывая двери.
— Позволь мне войти, — настаивал он.
— Уходи, — повторила Пегги.
— Я не уйду. Или ты впустишь меня, или я приведу привратника, чтобы он открыл дверь.
— Ты не имеешь права врываться силой в мою квартиру.
— Я это обязательно сделаю. Я скажу, что с тобой что-то случилось.
Не помня себя от злости и отчаяния, Пегги кинулась к двери и рывком распахнула ее настежь.
— Что тебе надо?! — крикнула она.
Камерон взглянул на фланелевую ночную рубашку и тапочки на босу ногу, затем посмотрел Пегги в глаза. Они были красными и мокрыми от слез, которые безудержно текли у нее по щекам. Но Пегги было все равно — пусть Камерон думает что хочет.
— Что тебе надо?! — с еще большим раздражением повторила она.
Он отстранил ее и прошел в комнату.
— Мне надо поговорить с тобой.
Дверь напротив приоткрылась. Соседка Пегги миссис Джиллиэт снова подслушивала. Пегги поскорее захлопнула свою дверь и повернулась к Камерону.
— Мы уже разговаривали утром. Надеюсь, ты не забыл?
— Ты плакала?
— Ну и что? — Пегги не собиралась отпираться.
Он шагнул к ней, его взгляд вновь остановился на ее ночной рубашке.
— Куда делся афганский плед?
— Эта рубашка удобнее и надежнее.
Он усмехнулся.
— Ты уверена?
Она почувствовала спазм в желудке — предвестник нервного срыва, — но постаралась не обращать внимания на неприятные симптомы. От Камерона исходил кисловатый запах пива.
— Ты пил?
— Да, пил, но я не пьян, если тебя это интересует. Я совершенно трезв.
— Тогда как ты посмел прийти сюда?
Он улыбнулся, поднял руку и легонько коснулся ее волос, одним пальцем отвел прядь от виска к уху, подержал и отпустил. Шелковистая прядь волос кокетливо заколыхалась, возвращаясь на свое место у виска.
