Дженис Хадсон - Память сердца
— Ну, — улыбнулся Джон, — я думаю, пока хватит и одного раза. А вы, я вижу, заинтересованы этим значительно больше, чем Бретт.
— Я? Кому же этим интересоваться, как не мне? Все, что описал Мак-Кормик, я видела во сне, когда была немного старше Джеффа.
— А больше вам это никогда не снилось? — приподнял брови Джон.
— Господи, да в последнее время очень часто. Причем с каждым разом, мне кажется, сон становится все более реальным.
— Хорошо. А сами вы можете это как-нибудь объяснить?
Она не видела в этом ничего хорошего. Дженни потопталась перед камином, где совсем недавно стоял Бретт, и поежилась.
— Нет, не могу. Но меня преследует чувство возрастающей опасности.
— Вы имеете в виду во сне?
— Боюсь, что наяву. Каким бы страшным ни был сон, он не может мне повредить. Но вот когда я просыпаюсь… — Дженни замолчала.
— То вам кажется, что вы все еще там, в прежней жизни? Или вам хочется вернуться туда? Что ж, в этом нет ничего необычного…
— Нет-нет. Меня вполне устраивает то, что у меня есть сейчас. Но я хочу, чтобы этот чертов сон больше не возвращался, чтобы меня покинул страх за себя и за Бретта.
— А Бретт, по-вашему, тоже подвергается опасности?
— Не так давно он пострадал, сидя за рулем моей машины, в которой были испорчены тормоза. Умышленно испорчены. В ней должна была находиться я, — Дженни всхлипнула, — он чуть было не погиб.
— Вы хотите сказать, что он чуть было не погиб от руки неизвестного нам лица так, как в свое время погиб Сэз, защищая Анну?
— Вы очень проницательны. Именно так.
— Дженни, вы сами читали дневник Моди Гэмптон?
— Нет. И, кажется, у меня пропало желание делать это.
— Я понимаю и не упрекаю вас. Даже я, человек посторонний, пришел в ужас от всей душевной низости Моди. Но если вы правы, и персона, преследующая вас, уже однажды убивала, вам необходимо знать про нее… или него как можно больше. Из соображений личной безопасности.
Бретт присел на низкую скамейку неподалеку от дома. Он прекрасно понимал, что повел себя как первоклассный осел. Не нужно было показывать свое раздражение и уж тем более убегать, но он не смог сдержаться. Бретт не желал вступать в дискуссию. Он был уверен в своей правоте и не собирался спорить с кем бы то ни было на этот счет. Хотя, с точки зрения нормального человека, он сморозил порядочную глупость, ведя себя таким образом. Его реакция была просто неприличной. Бретт еще немного подумал и пришел к выводу, что лучшее, что можно сделать сейчас, это вернуться в дом и посмотреть в лицо Дженни, а потом извиниться перед ней и перед доктором парапсихологии Джоном Темплтоном.
Он встал со скамейки, но направился почему-то совсем в другую сторону, все дальше и дальше углубляясь в лес, пока последние следы цивилизации совсем не исчезли из виду. Воздух был чист и наполнен ароматом сосновых иголок. Бретт с наслаждением сел под кипарис, неизвестно как затесавшийся в сосновую поросль. Он покрутил головой во все стороны, убеждаясь, что находится совсем один в этом бору.
Вопросы, мучающие Бретта в последнее время, рвались наружу и не давали ему покоя даже здесь. Он не мог захлопнуть дверь своей души и перестать обращать внимание на то, что сдавливало ему сердце снова и снова. Открыв ее лишь однажды, когда рассказал Дженни про своего отца, он, казалось, сломал эту дверку, и больше она не закрывалась.
Словно ребенок, играющий в прятки и осторожно подглядывающий сквозь пальцы, Бретт старался заглянуть в самого себя. Он прижал ладонь к груди, чтобы унять вспыхнувшую боль, и опять попытался взять себя в руки. На самом делеон не мог согласиться с Дженни потому, что не мог и не хотел простить своей матери тех самых проклятых спиритических сеансов, разрушивших в конце концов ее собственную душу. Прежде всего из-за этого он столь страстно отрицал любой факт жизни после смерти, выдвигаемый и Дженни, и Темплтоном.
Если это правда, если спириты могут установить контакт с душами умерших людей, если эти души могут возродиться в новой жизни, то Бретт никогда не сможет встретиться где-нибудь после смерти с отцом и попросить у него прощения. Тогда ведь душа отца будет уже где-нибудь в другом месте, а может быть, и времени. Отец Бретта всегда был и будет оставаться для него примером того, как нужно жить в этой жизни. Господи, как глубоко сидела в нем боль, каким нестерпимым было чувство вины даже по прошествии стольких лет! И теперь вдруг выясняется, что его последняя надежда рушится…
Но только если все, что говорит Дженни, правда. Правда, которая отнимает последнюю, пусть бесконечно малую надежду.
Легкое дуновение ветерка потревожило сухой кипарис, и кусочки старой коры посыпались на грудь и колени, прерывая невеселые мысли. Легкая паутинка прилипла к щеке, и когда Бретт начал ее стряхивать, он понял, что его щеки мокры от слез. Боль в сердце снова взорвалась, и в ушах зашумело.
Дженни прочла дневник Моди Гэмптон. Итак, она действительно существовала. Но сейчас Дженни больше интересовал Бретт. Ей нужно было увидеть его, потрогать руками и убедиться, что с ним все в порядке.
Но ей казалось, что это вовсе не так. Это стало очевидным, когда он не появился к ленчу. Обеспокоенные его отсутствием хозяева отправили Арнольда в лес, но Дженни решила, что не пойдет вместе с ним. Если бы Бретт нуждался в ее обществе, то не ушел бы в одиночку. Дженни села на веранде и просто начала ждать. Послеполуденное солнце заливало ярким светом все, что было вокруг: и двор, и сад, и западную часть леса, куда отправился Арнольд. О чем, интересно, Бретт сейчас думает? Откуда-то из глубины леса послышался непонятный звук — это было что-то вроде крика смертельно раненного зверя. Дженни, выросшая на ферме, хорошо знала все звуки, которые рождаются в лесных глубинах и эхом разносятся по зеленым опушкам. Но сколько муки, боли и страдания было в этом крике! Дженни вскочила со стула и, облокотившись на перила веранды, стала пристально всматриваться в изумрудную лесную пену.
— Бретт, — прошептала она, — где ты?
Он не знал, как долго пролежал под кипарисом. Последнее, что запечатлело его сознание, была летящая сверху кипарисовая пыль…
О Господи! В голове прояснилось, но сердечная боль снова схватила его мертвой хваткой.
Но на этот раз его мысли начали работать в другом направлении, Бретт словно воспрянул после долгого сна. Мысль о проведенных в душевных терзаниях годах с того момента, как погиб отец, его зацикленность на своей вине… Впервые, кажется, он не стал гнать от себя эти мысли. Неужели это новое в нем родилось тогда когда он без сознания лежал под кипарисом? Ведь все его бзики только мешали нормальному развитию отношений с Дженни, не давали спокойно войти в ее жизнь. Дженни должна связать свою жизнь с человеком, у которого честные глаза, у которого от нее не будет тайн даже в самой глубине сердца.
