Уильям Локк - Сердце женщины
— Благодарю вас за то, что вы мне рассказали, — сказала она, подходя к нему и беря его под руку.
— Я не знала, как это было ужасно, не знала до сих пор, какой вы сильный и мужественный.
— Я — сильный? Полноте, Ивонна! — вскричал он с горьким смехом.
— Да, сильный, раз вы могли пройти через все это и остаться правдивым, добрым, истинным джентльменом, какой вы есть.
Он посмотрел на нее сверху вниз и увидел, что бархатные глаза ее полны слез, а губы дрожат.
— Вы все так же хорошо относитесь ко мне, Ивонна, и теперь, когда вы знаете? — выговорил он, нагибаясь к ней и тяжело опираясь на палку.
— Еще лучше. Много-много лучше.
В блаженном безмолвии дошли они обратно до ворот парка; сердца обоих были слишком полны; его признание тесно сблизило их. Они шли так близко друг к другу; в его лице было такое умиление, в ее — такая гордость, что их можно было принять за влюбленную чету. Но если любовь и витала над ними, она еще не коснулась ни одного из них своим будящим дуновением. На душе у обоих было тихо и мирно.
Этот день, в известном смысле, стал гранью, отделившей одну полосу их жизни от другой. Ивонна никогда больше не заговаривала о тюрьме, но она научилась узнавать, когда мрачные тени прошлого витали над головой ее друга, и в такие минуты вся ее душа тянулась к нему, и она окружала его своей нежностью.
Дни шли за днями. Второй роман, на страницы которого упали отсветы солнечной души Ивонны, был окончен и сдан тем же издателям. Газетный заработок Джойса подавал надежды перейти из случайного в более постоянный. Но, тем не менее, борьба с нищетой по-прежнему была сурова.
Ивонна снова расхворалась и потеряла свои уроки. После ее выздоровления им не сразу удалось выплатить долги, сделанные на покрытие расходов, вызванных болезнью: доктор, лекарства, улучшенная диета и пр. Для того, чтоб свезти ее на недельку на море, Джойс вынужден был взять у издателей аванс. Зато эта поездка помогла оправиться Ивонне, и снова началась та же жизнь, ровная, без событий.
Однажды она была нарушена неожиданностью. Явилась гостья — сестра, ухаживавшая за Ивонной в госпитале. Она и раньше изредка навещала Ивонну, когда та жила на прежней квартире. А теперь просидела целых два часа. Ивонна, хотя и счастлива была обществом Джойса, все же обрадовалась возможности поболтать по душам с особой одного с ней пола. Когда она рассказала все, что было с нею с тех пор как она вышла из госпиталя, сестра изумилась.
— Да неужто ж вы живете вместе, как брат с сестрой?
Ивонна широко раскрыла глаза.
— Конечно! Почему же нет?
Сестра была женщина опытная. Войдя, она заметила несомненные признаки присутствия мужчины и вывела свои заключения. Очевидно, эти заключения были ошибочны — правдивости Ивонны нельзя было не верить. Все же она была удивлена, быть может, даже немножко разочарована. Во многих женщинах, даже и бичующих себя, до конца живет грешная Ева — и от этого им только легче жить.
— Но как же может мужчина постоянно видеть вас и не влюбиться в вас?
Ивонна рассмеялась и поспешила снять с газовой плиты закипевший чайник — она хотела угостить гостью чаем.
— Если б вы знали, как часто мне приходилось слышать эти слова! Но мне оттого именно и хорошо так со Стефаном, что ему и в голову не приходило никогда объясняться мне в любви, никогда в жизни. И, по правде говоря, он единственный из всех мужчин, с которыми мне доводилось сталкиваться близко.
— У него вид такой, как будто он пережил много тяжелого, — заметила сестра.
Улыбка сбежала с лица Ивонны, и глаза ее приняли серьезное выражение.
— О, да! Страшно много, — тихо выговорила она.
— Может быть, оттого он и не такой, как прочие мужчины, — сказала сестра, гладя ее руку.
— Может быть.
Их отношения внезапно представились ей в новом свете. И женский инстинкт требовал сочувствия.
— Вы думаете, что если б не это его большое горе, он бы тоже влюбился в меня, как другие?
— Ну, разумеется, если только он, вообще, мужчина. А он мужчина — и такой, любовью которого гордились бы многие женщины и сами горячо любили бы его.
— О, благодарю вас за эти слова! — порывисто вскричала Ивонна. — Я горжусь им.
Едва заметная улыбка скользнула по некрасивому, добродушному лицу сестры. Ее профессия дала ей знание человеческой природы и научила ее заглядывать в людские сердца. Приглядываясь со стороны к жизни этих двух людей, давно заинтересовавших ее, она все больше симпатизировала им и решила в будущем не упускать их из виду.
— Так приходите же ко мне почаще, — сказала она Ивонне на прощанье, — у меня не очень много друзей, и я всегда вам рада.
— А у меня и вовсе нет друзей, — улыбнулась Ивонна. — Ах, вы не знаете, как это приятно иметь хоть одну знакомую женщину, к которой можно пойти в гости!
После ухода сестры, Ивонна задумалась, но мысли ее были радостные. Новое чувство к Джойсу зарождалось в ее сердце и, вместе с тем, легкая, нежная обида на него. И в этот вечер, когда Джойс сидел в кресле против нее и писал, она вдруг рассмеялась милым, музыкальным смехом. Он поднял глаза и поймал отражение ее улыбки.
— Что насмешило вас, Ивонна?
Она все еще улыбалась, но на смуглых щеках ее выступал густой румянец.
— Мои собственные мысли.
Тон ее не допускал расспросов. А между тем, ей самой хотелось сказать ему. Так забавно было, что она сердится на него за то, что он не влюбился в нее.
Порой такие легкомысленные настроения — лишь предвестники далеких, еще неведомых волнений. Впоследствии, в минуты серьезного раздумья, когда птичье легкомыслие отлетело от нее и она почувствовала себя женщиной, постигшей смысл и значение жизни, то, над чем она смеялась и краснела, стало казаться ей тягостным и печальным. Иной раз это не давало ей спать по ночам. Однажды она даже встала с постели, зажгла свечу и долго пристально рассматривала в зеркале свое лицо. Но легла успокоенная. Нет, она еще не состарилась и не стала безобразной.
И все же в характере ее началось смутное брожение. Ее душа, некогда простая, как душа ребенка, и чистая, как весенний ключ, теперь как будто усложнилась; Ивонна смотрела в нее и не узнавала самой себя, как в помутневшем зеркале. Жизнь впервые казалась ей неполной. Ее давило сознание, что она неудачница. Самая ее дружба с Джойсом, которая раньше делала ее счастливой, теперь жгла ее сознанием своей неспособности быть настоящей женщиной. Ныло и болело обиженное женское тщеславие.
Один только раз в жизни воспользовалась она, как оружием, своими женскими чарами — в тот злополучный день в Остендэ, чтобы удержать возле себя Эверарда. И тогда она вся горела стыдом. Теперь она едва удерживалась от искушения снова пустить в ход это оружие, и стыд жег ее еще сильнее.
