Второе дыхание (СИ) - Дора Шабанн
— Мамочка, ты плачешь? Всё же хорошо? Я теперь буду ходить сама, и у тебя не будет больше болеть спина! — мой прекрасный маленький ребёнок-сюрприз.
— И Поля вчера писала, что Сеня привёз бабу Арину из больницы домой. И дед, сказала, даже нормальный, — Вера полагает себя достаточно сознательной и с удовольствием включается во взрослую переписку в семейных чатах.
Рука мужа, в жесте поддержки погладившая меня по спине, а потом оставшаяся на талии, оказалась таким нужным, но давно и безнадёжно забытым элементом моей жизни. Я не понимаю. Почему? Как так у нас по-идиотски получилось-то?
Но. Получилось. Теперь уже не важно «как». Сейчас главное — куда мы будем из сложившейся ситуации выруливать. И насколько цивилизованными и воспитанными людьми останемся в процессе. И по его завершении.
— Всё хорошо, мама просто обожглась горячим чаем. Пройдёт, — успокаивающе погладить по голове Любу, подмигнуть насупившейся напротив Надюше, чмокнуть в лоб склонившуюся через стол Верочку. И посмотреть на мужа. Обречённо. Сквозь пелену, легализованных для окружающих, слёз.
Артём придвигается ближе и обнимает нас с Любочкой.
Такой тёплый, такой родной, такой надёжный. Всегда был. Был.
Это прошедшее время в голове бьёт набатом. Перекрывает все каналы для любой входящей информации. Я просто проваливаюсь в себя. В свою боль, обиду, страх и отчаяние. Мне тяжело дышать, слёзы по-прежнему текут, в горле комок, а в ушах звенит. Сквозь все эти помехи я слышу, как Артём отправляет Веру за холодной водой, просит младших допивать какао, доедать плюшки и шепчет мне на ухо:
— Ш-ш-ш, милая. Всё плохое в прошлом. Мы здоровы, мы вместе. Мы успели. Сумели остановиться. Мы справимся. Мы сможем.
И это, рефреном стучащее в висок, «мы» для меня, уже похоронившей наш брак, как бальзам, мёд, елей и прочие умиротворяющие масла на открытую рану сердца и боль души.
Я не знаю, ничего не знаю о том, что на самом деле происходило с моим мужем последние полгода. Но хочу узнать.
Если сейчас его не выслушаю — всю оставшуюся жизнь я буду мучиться нерешёнными вопросами: а что было на самом деле? А как? А правда ли? А с кем? А почему?
Нет. Я, сама себе и детям, нужна в целом, адекватном и мыслящем состоянии. Хотелось бы добавить — счастливом, но тут уж, как пойдёт.
Мне стыдиться и скрывать нечего. Готова обсудить всё: и Леоновы приглашения, и дополнительные доходы, и ситуацию с родителями.
Для нас сейчас важный момент, хорошо знакомый всем игрокам в «покер». И не только.
Шоудаун. Вскрытие карт.
А там уж — у кого что.
Хочется верить, что мужнины сюрпризы я выдержу.
75. Артем. Август. Санкт-Петербург
Улькины слёзы с него будто бы сдирают кожу по живому. Его сильная, стойкая и смелая девочка. Столько всего за этот месяц вынести: тут и Любина нога; и тесть, похоже, опять запил; и тёща в больницу попала не просто так; и он, скотина, не звонил, не писал; и ссора эта перед отъездом ещё.
Умница. Какая же она у него умница. Смогла, справилась, и даже вроде сама ничего так, держится. Ясно, что знать его больше не желает, но и ему есть чем её удивить. Он хочет быть и жить с ней. Сейчас и всегда. Ей придётся с этим согласиться.
Обнять и поддержать жену выходит автоматически. Правильность и естественность того, как эта женщина ощущается в его руках, лишь подтверждает, что они были, есть и будут только друг для друга. А всех лишних мужиков из жизни жены он удалит. Да и ему, на самом деле, никакие юные красотки ни разу не сдались.
— Уля, Конфетка моя, сладкая моя девочка, — тихо шептать и баюкать молча плачущую жену в руках. Он должен, он справится. Сейчас именно он направляет их союз, и ему должно быть сильным.
— Тём, это так обидно, так больно, — жена говорит настолько тихо, что он еле улавливает слова, а скорее — угадывает, и то с трудом.
— Прости, Конфетка! Я идиот. Забыл за работой, что мы с тобой столько уже прошли вдвоём, и мы же на самом деле — идеальная пара. Всё было так стабильно, спокойно, равномерно. У нас получалось всё, что надо, увы, не с первого раза: с ошибками, сомнениями, не идеально и, вообще, — скучновато. Твои эмоциональные выплески казались мне утомительной глупостью. Я думал, что может быть лучше, ярче, сразу идеально. Без ошибок. Нет. Именно совместные попытки, провалы, их исправление, преодоление — и есть жизнь.
— Я не понимаю, Тём. Не знаю, чего от тебя ждать. Мне кажется, это крах, тупик. Конец. Я так устала. У меня нет сил. Я больше не могу, — Уля плачет.
Слёзы текут без остановки. И эти непрекращающиеся почти беззвучные слёзы — тот срыв, который он допустил. Даже если он прав (но не сейчас), что с того? Если она, его малышка, его солнечная девочка, его колокольчик, его Конфетка, плачет. Не скрываясь и не прячась, не стесняясь слёз, потому что у неё на это больше нет сил. И только он за происходящее в ответе. Допустил, не защитил, довёл. Козлина. Он — сильный мужик, а его хрупкая и нежная жена терпела и молча страдала так давно. Бл*, так давно.
— Не надо, милая. Больше не надо. У тебя есть я. Я справлюсь, смогу. Верну тебе улыбку, счастье и покой в душе. Просто позволь мне. Просто дай возможность. Я сделаю, ты же меня знаешь.
— Тёёём. Я боюсь. Если опять. Если снова… я больше не выдержу. Не смогу пройти через этот ужас ещё раз. Ведь столько лет жила с уверенностью в тебе, твоих словах. Без сомнений. С верой в тебя, в нас. А теперь…
Прижать Улю крепче, заметить, что дочери доели свои плюшки, а потом тихонечко утекли в «детскую комнату».
— Теперь всё будет лучше, чем раньше. У тебя не будет поводов для сомнений. Я буду рядом. Всегда. С тобой. Только с тобой.
Жена длинно всхлипывает. Вытирает лицо рукавом и предложенной салфеткой. Поднимает на него глаза: красные, опухшие, вновь полные слёз, но по-прежнему те самые — родные.
— Милая, поверь мне. Мы будем вместе снова. Как двадцать лет назад. Всё, что будет приходить в нашу жизнь — будет по нашему обоюдному решению. У тебя будет время на творчество, у нас будут прогулки и пикники вдвоём. Мы знаем, каким сокровищем обладаем, мы его сохраним. Вместе.
— Я бы хотела, но холод последних лет не даёт мне поверить, что
