Неверный муж моей подруги, часть 2 - Ашира Хаан
Я тряхнула головой и написала Игорю:
«Незачем. Приглашай меня уже куда-нибудь скорее! Лучше в ресторан с большими порциями!»
«Люблю, когда женщины с аппетитом едят», — ответил он, я хмыкнула и пошла засыпать пельмени в почти выкипевшую воду.
Хватит мечтать. Взрослые женщины превращают реальность в мечту, а не наоборот.
Тогда. Твой вкус мне не нравится
Тогда. Твой вкус мне не нравится
О чем говорят с любовницами?
Весенним вечером, переходящим в ночь, когда окна офисов гаснут одно за другим, а в коридорах остается только дежурное освещение?
Приглашая одним коротким сообщением, как проститутку по вызову, отрывая от собственной семьи и работы.
О чем говорят с женщинами, которых используют только для удовлетворения примитивной похоти, для грязного секса, от которого отказывается жена, для сиюминутных удовольствий и потакания своей распущенности?
— Если бы я была напитком, то каким?
— Кофе с лимоном и солью.
— Извращение какое-то…
— Вот именно.
— Герман! Ну серьезно!
— Если прямо серьезно, то… Чай с жасмином.
— Почему?
— Было время, я не мог пить ничего другого. Только чай с жасмином. Очень дорогой — его привозили мне из Китая, из провинции Фуцзянь в специальных ящичках, сохраняющих нужный уровень влажности.
— Оу… Как интересно. А теперь? Больше не пьешь?
— А теперь я перешел на виски. С моим уровнем стресса никакой жасмин уже не справляется. Особенно с тех пор, как я завел любовницу.
— Хочу быть виски.
— Зачем?
— Чтобы ты касался меня губами каждый вечер, впускал в себя и думал только обо мне в те моменты, когда тебе тяжелее всего.
— Ты и так внутри меня. И гораздо чаще, чем виски.
— Нет, это ты внутри меня.
— Иногда.
— Хочу сейчас.
— Сейчас…
Лежать на его столе — голой, или в одних чулках, или в платье, но без белья — было моим редким, любимым и дразняще грешным удовольствием.
Откидывать голову, открывать рот и позволять его члену — гладкому, длинному, шелковому и упругому — скользить глубоко в горло. Это было платой за это удовольствие — и дополнительным острым его ингредиентом.
Герман властно накрывал ладонью мою грудь, сжимал, выкручивал сосок, и я выгибалась, разводя колени. Иногда вторая его рука ложилась мне между ног и дразнила, раз за разом приводя почти на самую вершину удовольствия, но отказывая в нем в последнюю секунду. И чем глубже его пальцы были во мне, тем глубже был его член в моей глотке. Хочешь удовольствия — терпи.
Терпи — и взрывайся мучительным наслаждением в ту самую секунду, когда оно настигает и его. Просто от мысли, что ему сейчас хорошо.
Но не всегда было именно так. Временами Герману было лень выпускать бокал с виски из рук, пока он жестко трахал меня в рот на своем рабочем столе.
Свою любовницу.
Постыдную грязную тайну образцового семьянина и надежного бизнесмена.
Это было больно, горько, мучительно — и сладко, нежно и желанно.
Противоречиво.
Невыносимо.
Извиваться под его руками, отдаваться полностью, доставлять ему удовольствие, задыхаться, получать свое.
Чувствовать себя роковой и порочной, когда он кончает, заливая спермой мое лицо и грудь.
Чувствовать себя любимой и необходимой, когда он вытирает меня влажными салфетками, относит на диван, обнимает — и на долгие секунды прижимается губами к виску, тяжело дыша.
А потом хмурится, замечая уведомление на экране телефона и быстро отвечает на какое-то срочное письмо — печатая одной рукой, пока вторая гладит мои ноги, лежащие у него на коленях.
— Если бы я была оружием, то каким?
— Ты была бы ядом.
— Яд не оружие.
— Тогда вирусом.
— Вирус тоже не оружие.
— Это биологическое оружие.
— Герман!
— Ты — кислород. Отравляющий все в мире, окисляющий, разрушающий — но жизнь без него невозможна.
— Да ну тебя… такую игру портишь.
Вздох. Касание. Губы, прижимающиеся к лодыжке.
И — капитуляция.
— Если бы я был оружием, то каким?
— Ты… японский меч. Черный, с синеватым отливом. Очень древний, опасный и острый.
— А ты знаешь, что старинные японские мечи были очень хрупкими и в бою часто ломались? Слуги носили несколько запасных, чтобы подавать хозяину. А когда те кончались, он доставал второй запасной меч, более короткий.
— Ты знаешь, что ты зануда?
— Нет, нисколько. Я просто расширяю твою метафору, любовь моя.
— То есть, ты хрупкий, негодный и легко заменимый?
— Ты сама выбрала такую ассоциацию.
— Не буду больше с тобой в это играть, ты все переворачиваешь с ног на голову.
Горячее дыхание на моей коже. Близость черных глаз — распахивающийся навстречу безбрежный космос в них. Абсолютная темнота.
В ней — голос. Низкий и глубокий.
Нежный до головокружения.
Он в игре.
— Ты похожа на разноцветные прозрачные карамельки.
— Легкомысленная пустышка?
— Красивая, яркая, кисло-сладкая и тебя можно очень-очень долго облизывать.
— Ты не любишь карамельки, ты любишь свою противную соленую лакрицу.
— Угу. Я люблю лакрицу, поэтому я всегда и везде покупаю лакрицу. В любой стране, в любом магазине, в любой обертке. Любую лакрицу.
— Вот и иди к своей лакрице!
Надутые губы.
Попытка сбежать — пресеченная мгновенно.
Тяжесть мужского тела и его терпкий и одновременно холодный запах.
Который можно вдыхать до бесконечности, заполнять легкие только им одним.
Запястья над головой.
Взгляд в глаза.
— Любая лакрица, Лана. Просто потому что мне нравится этот вкус.
— Я поняла, поняла!
— А твой вкус мне не нравится.
— Вот я и хочу уйти! Не мучить тебя своим кислым вкусом!
— Ты все еще не понимаешь?
— Нет!
— Ну и к черту тогда.
Язык, собирающий мой вкус с губ.
Прозрачный, карамельный, кисло-сладкий.
Ему не нравится этот вкус.
Он его любит.
Сейчас. Дома
Сейчас. Дома
Колонна, поддерживающая свод подземного гаража, на ощупь шершавая. А
