Девочка, которую нельзя. Книга 2 - Стася Андриевская
— А ты? — по другой щеке тоже скользнула слеза. — Ты знаешь?
Он отвёл взгляд. Помолчал, словно подыскивая ответ.
— Нет. Никогда не любил, только пользовался.
— М… — сдерживая дрожь в подбородке, улыбнулась я. — Спасибо за честность. Но я вообще про ненависть спрашивала. — Встала и пошла на выход. Игнат следом.
Декабрь засыпал город снегом. До нового года оставался ещё почти месяц, а иллюминация уже нарядно опутала улицы, даря прохожим предвкушение чуда. Но не мне. Я видела лишь размытое слезами, дрожащее на ресницах пятно и на удивление спокойно понимала, что всё это время где-то в глубине души чего-то такого и ждала. Рано или поздно, но Игнат сказал бы мне это.
Интересно… сейчас рано или поздно?
В такси ехали молча. Так же молча поднялись в номер. Не было рыданий и заламывания рук, не было упрёков и попыток вызвать жалость. Равно как и от Игната не было попыток объясниться или хотя бы дежурно взять меня под руку. Мы словно оба шагнули за какую-то новую черту, и теперь оба не понимали, что дальше.
Я спокойно, как замороженный трупик райской птички, снимала с себя мишуру украшений, а Игнат, постукивая по губам кулаком, задумчиво наблюдал за мной из кресла у окна.
— Послезавтра уезжаем. Сначала в Питер, там заберём новые документы, а оттуда…
— Не надо! — перебила я. — Не говори.
— Но ты же всегда требовала подробностей?
— А теперь не хочу! — Замерла на мгновенье, прислушиваясь к сердцу: впервые за последние недели оно наконец-то полегчало. Вот она — животворящая сила правды! — Они снова выходили на меня, эти твои… коллеги. Ещё до приезда сюда. И они наверняка знают, что мы сейчас в Москве. И всё, что ты мне скажешь они тоже будут знать — я просто не смогу врать, я их боюсь. Поэтому и ты мне ничего не говори, просто вези куда хочешь и всё.
За спиной скрипнуло кресло. Шаги. Вздрогнула, когда на талию легли руки, и горло тут же перехватило спазмом.
— Почему ты не сказал, что это мой отец? Что это он убил…
Ласковые руки мгновенно стали жёсткими — видно я попала в болевую точку.
— Ты ведь ненавидишь меня, да? — Зажмурилась, сдерживая слёзы. — И всё это… это всё ради мести, да? Ты просто мстишь ему через меня.
— Нет.
— Ты врёшь. Снова. Всегда!
Рванулась прочь, но он не отпустил.
— Нет.
Я умирала в его руках. Это была ненормальная, сладкая боль мотылька в паучьих лапах. Он давно уже меня высосал: мои страхи, одиночество и недоверие к людям, и незаметно наполнил самым сильным наркотиком для души — предчувствием любви. И моя новая зависимость была так сильна, что, даже понимая, что всё это лишь дурман, я хотела обманываться снова и снова.
— Тогда почему ты сразу не сказал мне правду?
— Потому что это не так. Это не он их убил.
Я резко развернулась.
— То есть… А кто?
— Я. Это я нажал на курок. Сам.
— … В смысле? — выдохнула я.
— В прямом. Один выстрел — две жизни. Я же всё-таки… профессионал.
Уронил с меня руки, отступил. Лицо очертилось тенями и словно резко постарело. Я не знала, что сказать, просто чувствовала всю глубину приоткрывшейся вдруг бездны и волосы шевелились от ужаса.
— Я не верю. Ты не мог!
— Это лишь подтверждает, что ты даже не представляешь, на что я способен.
— На такое точно нет, — упрямо, словно в полубреду, повторила я. — Значит, есть что-то, о чём ты всё ещё молчишь.
Он вдруг дёрнул меня к зеркалу, поставил перед собой.
— Что ты видишь? — Тряхнул: — Что видишь?!
— Н… не знаю… Нас?
— Кого нас?
— Тебя, себя…
— И что? Кто мы по-твоему?
— …Люди?
— А вот и нет! — Лицо его исказилось, дрожала в яростном оскале губа. — Здесь только один человек, Слав. Один замечательный светлый… ребёнок в лапах мудака, который давно забыл, что значит быть человеком. Которому лучше одному, для которого вся эта… житейская возня — досадные помехи на пути к цели. Терминатор без души и жалости, с одной лишь оценкой целесообразности в ответ на любой раздражитель. Ну и как ты думаешь, может у этих двоих быть хоть что-то общего?
Я молчала, уже практически не видя нашего отражения за пеленой слёз.
— Со мной может быть только больно, девочка. Любовь — это не про меня, понимаешь? Я просто не умею. Я сожру тебя. Искорёжу и выкину на обочину — до конца жизни собирать себя по кускам. Вспомни об этом, когда начнёшь фантазировать о любви со мной в следующий раз. И просто наслаждайся моментом. Без иллюзий.
Только теперь я вдруг почувствовала, как безумно больно моим судорожно стиснутым в его железных ручищах плечам. Перенапряжённые пальцы впивались в них, словно стальные крюки, и чтобы ни говорил сейчас Игнат о нашей несовместимости, эта мёртвая хватка кричала об обратном.
— Ты говорил, я должна верить тебе, несмотря ни на что, вот я и верю. А ещё — потому что ты остался совсем один, и я… — Слёзы сорвались с ресниц, потекли сразу по обеим щекам. — Я так за тебя боюсь!
Игнат со стоном ткнулся лицом мне в волосы. Мучительная хватка рук превратилась в трепетные, выжимающие душу объятия:
— Какая же ты ещё наивная, Слав…
— Просто ужас, какая дура, да, — попыталась улыбнуться я. — И раз уж с этим мы разобрались, может, ты всё-таки… сделаешь мне ма-а-а-аленький шрамик? Просто на память?
Встретились взглядами через зеркало. Глаза Игната потемнели, стремительно разгораясь глубокими хищными огнями.
— Пожалеешь ведь, дурочка…
— Пфф!
Доля секунды — и мои волосы на его кулаке. Заставляя со стоном прогнуться назад, впился в губы бесцеремонным поцелуем и рванул платье на груди. Шёлк треснул, оставаясь в его руке длинным лоскутом.
— Видит Бог, — глухо прорычал Игнат, — ты сама напросилась…
Накинул обрывок платья на глаза, стянул жёстким узлом на затылке. Я задохнулась от неожиданности, но безропотно замерла, ожидая что дальше. А Игнат подхватил меня на плечо и почти сразу же швырнул — уже на кровать, ничком в покрывало. Распластав под своим весом, звякнул пряжкой, вырывая ремень из брюк…
Подумалось вдруг, что он меня сейчас просто выпорет за дурость, и на этом всё закончится, но нет — Игнат, заломив руки за спину, накрепко стянул мои запястья ремнём. Потом тихонько щёлкнуло… и спины вдруг коснулось что-то холодное. Я обмерла: нож! И я даже знала какой — тот складной,
