Двойня для Цербера - Джулс Пленти
Я умываюсь ледяной водой и возвращаюсь в спальню. Рафа стоит в той же позе, словно в ожидании нового приказа.
— Где он? — спрашиваю максимально стервозным тоном.
— Олег Владимирович уехал в офис, — отчитывается он монотонно как солдат на смотре.
Мое сердце радостно подлетает в груди. Прекрасно. Вот он, мой шанс обезопасить себя.
— Мне нужно в аптеку, — выдаю капризным тоном, открываю шкаф и принимаюсь сдергивать одежду с вешалок.
— Агния, в кухне есть большая аптечка. Хотите, принесу? — тут же включает он лакейскую услужливость.
Или это нечто другое? Что, и этот пытается меня контролировать, хоть и прикрывает гнилой заботой и сострадательными взглядами?
Я усмехаюсь и подхожу к нему почти вплотную. Не спеша, скольжу по своему тюремщику презрительным взглядом. Ведь Цербер зовет меня испорченной мажоркой. Что бы не побыть таковой?
— Мне нужны тампоны, — ухмыляюсь я. — Доволен?
— Простите, Агния, — выдает он сдавленным голосом и отводит взгляд. — Я выгоню машину из гаража. Буду ждать вас внизу.
— Посмотри на меня, — прошу я и протягиваю к нему все еще подрагивающую руку.
Рафа привык выполнять приказы. И потому смотрит на меня в упор, прямо в глаза. У него нет храбрости и наглости Цербера, чтобы пялиться на мое тело. По крайней мере, не исподтишка. Трус. Жалкий трус.
— Агния, — тихо произносит он мое имя, словно умоляя меня прекратить.
Касаюсь кончиками пальцев его гладковыбритой щеки. Меня трясет. Трясет от отвращения. Меня тошнит от мужчин в принципе, а от Рафы и его хозяина в первую очередь. Но у меня нет выбора. Мне нужен тот, кто прикроет хотя бы в мелочах.
На его накачанной шее пульсирует венка, а зрачки расширяются, делая взгляд болезненно-глубоким. Лишь бы мне хватило сил не отдернуть руку.
Я поглаживаю его стремительно багровеющую щеку и улыбаюсь. Пусть пес видит, что игрушка хозяина благосклонна. Уверена, что он возбудился, увидев меня голой. Все мужики такие: думают членом, а не головой.
— Я тебе нравлюсь, да? — спрашиваю на выдохе.
— Агния, вы не в себе, — проговаривает он, не забыв отвести собачий взгляд.
Как и всегда прикрылся словом «Вы». Странно, как забыл добавить отчество.
— Верно, — выкрикиваю я. Фразы застревают в горле саднящей болью, ранят барабанные перепонки. — Я не в себе. И знаешь почему? Из-за твоего любимого Олега Владимировича. Хочешь, расскажу, что он делает со мной? Во всех деталях расскажу.
Как же он жалок. Широкие плечи ссутулились, а уголки губ стекли вниз. Рафа уже не суровый конвоир, а побитый жизнью мужик, скулящий и просящий пощады. Еще чуть-чуть и он встанет в боксерскую стойку, пытаясь защититься от меня, слабой девчонки, с которой Цербер играет как с куклой.
Прежняя я пожалела бы его, помотанного жизнью и усердно нализывающего дорогие ботинки хозяина. Но это не касается новой меня. Цербер сломал меня. Я стала другой. Стала немножко садисткой. Если больно мне, то и ему я боль причиню. Пусть не физическую, но моральную. Невозможно оставаться паинькой, когда тебя истязают двадцать четыре на семь.
— Агния, у вас истерика, — заявляет он, с виду большой и сильный, но такой жалкий в сердцевине. — Я принесу вам воды и успокоительное.
Поворачивается ко мне спиной и быстро идет к двери. Во мне бушует гнев. Его так много, что он заменил кровь и теперь зажигает вены.
Они все будто ослепли и оглохли. Отказываются видеть и слышать. Конечно, гораздо проще считать меня истеричкой, сумасшедшей. В их глазах я всего лишь грустная клоунесса, которая кривляется на сцене. Это все образ. А на самом деле она счастлива, и все это только представление, потому что так любит ее хозяин.
Моя боль для них смешна. Она для них веселое развлечение.
Он думает, что я не в себе, да? Так пусть получает настоящую истерику.
Хватаю со стола вазу. Она тяжелая для моих ослабевших рук, но гнев, который выходит порами, придает сил. Размахиваюсь и запускаю вазу ему в спину. Промахиваюсь — она попадает прямиком в косяк. Осколки, вода и обрывки цветов звеняще-шелестящим месивом обрушиваются на пол.
Мой взгляд приковывается к тому, что осталось от красивой композиции. Так же и с моей жизнью: из сломанных цветов, осколков и грязной воды уже ничего не собрать. Меня не склеить. Я уже не буду прежней. Трещины и зияющие дыры не скрыть.
— Трус, — ору я, срывая голос, а по щекам льются злые, горячие слезы.
Рафа резко прокручивается на пятках и смотрит сначала на расколоченную вазу, а потом — на меня. Его сознание никак не может вместить правду. Стоит, обливаясь потом, и пытается создать верные причинно-следственные связи.
— Агния, прошу вас, успокойтесь, — просит тихим, глухим голосом.
Приближается ко мне медленно, хрустя осколками. Руки выставлены вперед, повернуты ко мне ладонями. Вновь пытается усмирить меня как тупую скотину. Главное — подойти, а там можно схватить, стреножить и заставить меня вести себя так, как хочется.
Я ему не дамся, нет. Обвожу комнату взглядом. Глазные яблоки пульсируют, а виски сжимает обручем. До двери не добраться — схватит. Оборачиваюсь. За моей спиной окно. Я медленно пячусь к нему. Второй этаж. Не умру, а скорее, покалечусь. Плевать. Человеческий конструктор едва ли вызовет у Цербера эрекцию.
Встаю коленями на подоконник и распахиваю окно. Ныряю вперед, но меня подхватывают сильные руки и, подняв в воздух, тащат прочь.
Хватаюсь пальцами за раму и пытаюсь вырваться, но Рафа только сильнее сдавливает талию.
— Я не хочу быть с ним, — ору я, пытаясь вывернуться из ручищ и молотя его кулачками. — Не хочу, слышишь? Он причиняет мне боль. Каждый раз берет против моей воли. Насилует снова и снова! Услышь уже!
Он молча прижимает меня к себе. Спиной я чувствую, какой Рафа горячий и влажный, как он тяжело дышит, как долбится о ребра его гнилое сердце. Не знаю, почему
