Только между нами (СИ) - Салах Алайна

— Мам, я очень рада за тебя. За вас. Мне пора ехать. — Отодвинув стул, я крепко её обнимаю. — Увидимся завтра, хорошо? И ничего не готовь, ради Бога. Давай лучше в ресторан сходим.

Мама выходит за мной в прихожую. Следит, как я надеваю туфли и, опередив, подхватывает с комода сумку, чтобы передать её мне. Грудь затопляет тёплым и одновременно колким. Вдали от дома я стала в разы сентиментальнее. Меня сейчас многое трогает куда сильнее, чем раньше. Мамина любовь, например. 

В зале известного премиум-отеля Москвы оживлённо и шумно. Сегодняшнюю конференцию СМИ за полгода анонсировали как самое масштабное мероприятие последнего десятилетия. Лучшие спикеры со всего мира и представители крупнейших компаний страны собрались здесь во имя развития маркетинга и экономики.

— Ну конечно, ты бы такое не пропустила, — обнажив в улыбке приторно-белые зубы, улыбается подошедший Багрянцев.

Предпринимает попытку, как раньше, задеть мою щёку губами, но я уворачиваюсь и без улыбки роняю сдержанное «Привет».

Психика порой неконтролируемая вещь. По какой-то причине мне удаётся не испытывать неприязни к бывшему мужу, а вот к Андрею она есть. Так же, как и с Верой, я не смогла простить ему, что не поддержал, когда для меня это было важнее всего на свете.

— Как дела? Как Питер? — продолжает он, то ли не замечая, то ли не желая замечать моей отстранённости. — Слышал, проект с «Е-медиа» погремел. Поздравляю! Всё собирался тебя набрать…

— Всё в порядке, Андрей, — перебиваю я, всматриваясь в растущее скопление людей.

Искать знакомые лица получается непроизвольно — эта привычка выработана годами. Малинин, Осокина из «Крокуса», Раевская. Глаза фокусируются на знакомом затылке. Волосы цвета соли с перцем, неизменный чёрный костюм, скупые жесты. Мой бывший руководитель и наставник — Сергей Витальевич Голдобин собственной персоной.

Этим человеком я безмерно восхищаюсь с первого дня нашего знакомства. Без малого, Голдобин научил меня всему, что я умею. Под его руководством я начала и закончила свой первый кассовый проект, благодаря ему завела массу полезных связей и смогла позволить себе собственное жильё. Сейчас я бы с огромным удовольствием подошла к нему и пообщалась. Не о работе даже, а просто… Спросила бы, как дела у Кати, его супруги, и как поживает дочь Настя, которая, если верить прессе, вышла замуж за хоккеиста НХЛ. Одна проблема: Голдобин едва ли захочет за мной говорить. Он принадлежит к типу людей, не признающих полумер. Те, кого он подпускает к себе близко, становятся его семьёй, а самовольный уход из семьи он квалифицирует как предательство. В день, когда объявила о своём переходе в компанию Романа, для Голдобина я умерла.

Мы как-то обсуждали это с Разумеевым, к которому Сергей Витальевич по сей день относится как к сыну, и тот подтвердил: да, прощать Голдобин не умеет. Я не в обиде. Человеку, подобному ему, вообще многое можно извинить.

— Ну ты сама-то как? — долетает до меня голос Багрянцева. — Замуж не собираешься? Ходят слухи…

Его следующие слова глохнут за громким рёвом сердца. Рядом с бывшим шефом вырастает знакомая фигура. Широкие плечи, тёмно-русые волосы, идеально сидящий костюм…. Конечно, Матвей здесь, с ним. Это же Голдобин. У него не было ни единого шанса не полюбить этого мальчика.

Он повзрослел. Или лучше сказать: возмужал? В чертах появилась жёсткость, немного заострились скулы. Матвей покрупнел, как это обычно бывает с парнями, переступившими двадцатипятилетний рубеж, пообточился под местную среду. Это видно по движениям, ставшим более сдержанными, по спокойствию, которое он излучает. У него отличный учитель.

Он поворачивает голову, что-то говоря Голдобину, и прядь волос падает ему на лоб. Он убирает её до боли знакомым жестом, переносящим меня в события двухгодичной давности: я и он, сидим на кровати в его спальне. Матвей что-то рассказывает, подкрепляя повествование жестами, отбрасывает назад непокорную чёлку и раздвигает губы в улыбке. Причёска у него так и осталась неизменной: никаких модно выбритых висков и филированного затылка. Кажется, будто он не был в салоне минимум пару месяцев. Мне нравится. Эта небрежность ему очень подходит. Всегда подходила.

— Без работы Данилов не остался, — комментирует Багрянцев, очевидно проследив за моим взглядом. — Старик в вундеркинда клещами вцепился. Я тебе ещё тогда хотел подсказать, что Голдобин ради поджопника Роме пацана может взять.

— И что же не подсказал? — переспрашиваю я, заставляя себя оторвать взгляд от Матвея.

— Да это я потом. Когда ты звонила, из головы вылетело. Но в итоге-то всё хорошо получилось? У молодого дарования недавно интервью в «Экономисте» вышло. — Багрянцев понижает тон, переводя его в более интимную тональность: — Стелл, знаю, что тогда не помог, но ты пойми: я ведь не Голдобин. Захотел бы Родинский меня по миру пустить из вредности — расторг бы контракт с авиакассой, и всё. Тридцать процентов бюджета компании улетели бы к ебеням.

— А материшься для убедительности? — ёрничаю я. — Кажется, начинается. Пойду.

Конференция проходит в нескольких залах. Я заранее решила, что обязательно послушаю Гумбольдта из «Ред-Икс» и Милохина из «Дамблера». Заставляя себя не оборачиваться, сливаюсь с толпой, устремившейся в сторону центрального зала, и по пути пытаюсь вернуть себе деловой настрой. Мероприятие десятилетия. Гумбольдт — светило западной экономики, профессор Гарвардского университета. А я профессионал.

Когда мне почти удаётся убедить себя в последнем, затылок начинает ощутимо покалывать. Мелкая вибрация распространяется по шее, плечам, струится к позвоночнику. Можно обернуться, но тогда я помешаю тем, кто идёт позади меня.

Я захожу в зал, опускаюсь на первое попавшееся сиденье в первом ряду. Руки, извлекающие блокнот из сумки, неконтролируемо дрожат. Совсем не факт, что это он. Возможно, это плоды моей нервозности, подпитанные разгулявшимся воображением. Два года прошло. Не так много для меня, но для двадцатитрёхлетнего парня — это целая жизнь. 

Выступление Гумбольдта не разочаровывает. Для гениального спикера, коим он является, недостаточно обладать крепко набитым багажом опыта и знаний. Помимо прочего, необходима природная харизма. Нужно уметь разговаривать со слушателем так, чтобы за два часа одностороннего диалога каждый присутствующий успел немного влюбиться. Так случилось и со мной. В какой-то момент удалось абстрагироваться от неровного биения сердца и подкожных вибраций и раствориться в потоке слов от бесспорного гения двадцать первого века.

— Милохину придётся постараться, чтобы это переплюнуть, — замечает догнавший меня Валера Осокин. — Гумбольдт хорош, старый чёрт. Ты была на его выступлении в Копенгагене в позапрошлом году?

Я отрицательно мотаю головой.

— Не получилось. Смотрела в записи.

— Запись не то. Заметила, как шибёт его энергетика? Почище коньяка.

Успеваю пробормотать «ага», пока речь стремительно мне отказывает. Движущаяся масса людей с каждой секундой сереет, будто бы для того чтобы выделить одну-единственную фигуру в синем, застывшую в дверях прохода.

«Привет», — беззвучно шевелю я ртом, встретившись с Матвеем глазами.

На ощупь нахожу плечо Валеры и выдавливаю: «Я сейчас, ладно? Позже увидимся».

Каких-то десять-двенадцать шагов, чтобы оказаться на знакомом расстоянии. Вспомнить сходства и уловить изменения, вздрогнуть, собраться.

— Привет, Стелла, — Матвей улыбается одними губами, пока карий взгляд точечно помечает моё лицо. — Мы с тобой сидели в одном зале.

— Я тебя увидела ещё в вестибюле с Голдобиным. Вы разговаривали, поэтому я не стала подходить.

— Ясно. Прекрасно выглядишь.

Теперь улыбаюсь я. Такой же галантный, как и прежде.

— Спасибо. И ты тоже.

Повисает пауза. У меня в голове нет ни единой мысли, как её заполнить. Шёпот прошлого размножается, мешает. Сквозь запах модного парфюма мне все ещё чудится другой: чистой кожи, никотина и кондиционера для белья.