Невеста Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— Кражу чего? — опешила я.

— Не думаю, что сейчас это так уж важно, — она тяжело вздохнула. — Экспоната из хранилища музея.

— Твоего музея? — глаза полезли у меня на лоб.

— Ну а какого же ещё! Он давно вынашивал эту идею. С тех самых пор как один частный коллекционер попросил его пригласить меня для консультации в качестве эксперта. И меня настолько поразили его уверения, что подлинники тех работ, которые в его коллекции я оценила как грубую подделку, хранятся в запасниках нашего музея, только никогда не выставлялись и даже там не числятся, что я не могла не поделиться с отцом.

— Как хранятся и не числятся? Почему? — хлопала я глазами.

В последние дни я так много слышала про музеи, их сотрудников, и частные коллекции, что это было даже не смешно.

Я искренне удивилась, когда узнала, что мать Сергея работала в том же музее, что моя мама. Художником-реставратором. Занималась в основном консервацией произведений искусства, то есть исследовала и подбирала оптимальные условия хранения.

Была не на шутку поражена, когда Антон рассказал, что его мать и вообще закончила Бирмингемский университет (тогда я, кстати, первый раз услышала фамилию Бринн, хотя, будучи студенткой, у его матери была другая, Вересова, но она и сама её поменяла, и сына записала на бабушкину. Хотя, как по мне, обе одинаково интересные). По образованию она историк искусства и арт-консультант. И до сих пор является членом Британской Ассоциации антикваров и арт-дилеров, в частном порядке занимается исследованиями наследия исчезнувших цивилизаций теперь под фамилией Бринн.

А недавно у Моцарта в кабинете я слышала, как ему докладывали об аукционном доме Бонханс и неком господине, что каким-то образом был с ним связан. Кстати, в тот день я и уговорила Сергея на закрытый показ, где большая часть коллекции как раз была приобретена через Бонханс.

Тогда я и не предполагала, что Моцарту это может быть интересно. Всё же он предпочитал консерватории, мюзик-холлы, покер, гольф-клубы, скачки, автогонки, в общем, всё что угодно только не шампанское под светские разговоры в галереях, и грозился меня когда-нибудь затянуть в Карнеги-холл в отместку за мои выставки, где он скучал. Вернее, мне так казалось, что скучал, потому что, когда я стала переживать, что его всё это утомляет, он меня успокоил:

— Во-первых, мы пришли не ради меня, а ради тебя, плюс потереться в высшем обществе. А во-вторых, я вырос в залах музея. Мне не скучно, просто после смерти мамы я стал бесконечно от этого далёк. Понимаю, видел, впитал, но как ребёнок, выросший на ферме, знает, чем кормить скот, так и я знаю: Джотто — это проторенессанс, восемьдесят процентов сюжетов на картинах — истории ветхого и нового завета, просто всему этому предпочитаю классическую музыку. Но спасибо, что напомнила: живопись — это всё же круто.

И не только живопись… Чёрт! Я прослушала часть маминых слов, поглощённая странным чувством, что в этой игре в политику, куда собрался мой бандит, словно нащупала второе дно. Снова покосилась на папку, где покоились копии архивных документов особняка княгини Мелецкой. И снова это почувствовала: есть нечто большее, другое, куда глобальнее истории с Госстройнадзором и прокуратурой.

И, кажется, мне нужен… дядя Ильдар, чёрт его подери, чтобы кое-что уточнить про этот грёбаный особняк.

— Как видишь, это сложный вопрос: почему экспонаты порой есть, но их невозможно найти. Хранятся, но, можно сказать, не числятся, — подытожила мама. — Путаница, несквозная нумерация, когда инвентарные номера присваивают одному экспонату дважды, даже трижды по разным спискам. И наоборот, когда номера утраченных экспонатов присваивают новым. Много причин.

— Утраченных экспонатов? — удивилась я.

— Да, детка. Пожары, потопы, плесень, грызуны, насекомые — всё это работает против нас, и порой ждёт-ждёт какой-нибудь шедевр реставрации или выставки, да так и не дожидается, умирает в запасниках. Но я отвлеклась. Если коротко, то этот частный коллекционер сказал твоему отцу, что будет очень щедр, если я соглашусь найти ему в архивах то самое, неучтённое — подлинники работ, что я у него видела. И озвучил такие перспективы, что они вскружили твоему отцу голову. А тут как раз подвернулся особняк, что он купил почти не задумываясь. Солнышко? — разволновалась мама, когда я вздрогнула.

Особняк! И мы снова вернулись к особняку! Я успокоила её жестом, словно у меня просто кольнуло в животе. Но сделала только хуже. Надо было хвататься за бок, а не за низ живота.

— Ты беременна? — опешила она.

— Ма-а-м! — возмутилась я. — Да с чего бы? Вас не было всего две недели! И вообще! Мы ещё даже не женаты.

— Ой, кого это сейчас останавливает! — отмахнулась она. — Да что сейчас! Мы с твоим отцом ещё не поженились, когда уже… — она снова кокетливо махнула рукой. — Если бы я по молодости сдуру не сделала аборт, из-за которого потом десять лет не могла забеременеть, вас бы у меня было трое.

— Это ты и правда зря. Это же ещё одну дочь можно было удачно выдать замуж, — горько усмехнулась я. Но к чёрту эту тему! — Нет, я не беременна. А отец, значит, настаивал, чтобы ты принесла, что просил тот коллекционер?

— Украла, солнышко. Давай называть вещи своими именами. Вынести из музея экспонат, учтённый или неучтённый — это значит украсть. И, когда отца обманули с деньгами, он уверял меня, что это отличный выход. Что это решит все наши проблемы. А мне и делать ничего не надо, — она возмущённо всплеснула руками, — только найти среди сотен тысяч предметов нужные и принести.

Я снова горько усмехнулась. А выбор действительно был. Но как-то невелик. Или жену в тюрьму за кражу. Или дочь замуж за бандита.

— Но, между нами, ты попыталась?

Она закусила губу и кивнула.

— И даже нашла. Одну картину.

— Как?!

— Не знаю. Случайно. По наитию. Или просто повезло. Но мне почему-то казалось, что я её уже видела. Очень давно. Там, где она никак не должна была находиться. Не помню уже зачем чёрт меня понёс в те запасники, куда много лет никто не заглядывал и ещё столько же не заглянет, а она стояла так, словно её ткнули поспешно, знаешь, как книги в библиотеке — на первую попавшуюся полку. Я наклонилась, чтобы её поправить, удивилась, что делает северное возрождение в советской живописи. Но тогда я была лишь молодым специалистом, чтобы задавать вопросы, подумала, что просто ошиблась и не придала значения тому факту.

— Пока не увидела эту картину снова? У коллекционера?

— Копию. И не самую лучшую. Но я и тогда не сразу вспомнила, просто что-то мелькнуло.

— И ты не сказала папе, когда нашла?

— Я кинулась искать, когда он тебя уже сосватал. В отчаянии. Ведь он только на твоём дне рождения поставил меня в известность о своём решении. И Моцарт тебя сразу забрал. Я призналась отцу уже в Швейцарии. Сказала, что сама пойду к Сергею с этой картиной и выкуплю тебя.

— Но отец и так предлагал этот вариант Сергею? — догадалась я.

Он не имел права. Он просто не оставил маме выбора, если бы Моцарт согласился. Не удивительно, что её это так оскорбило, что она даже решила подать на развод.

— Да, — прикрыла она на секунду глаза, — когда Моцарт сказал, что поможет, но деньги в оплату за свои услуги его не интересуют, сначала отец предложил ему чёртов особняк, — она в сердцах скинула со стола папку. — Но Сергей Анатольевич рассмеялся и сказал: то, что можно купить за деньги, ему тоже неинтересно. И, увы, на счёт живописи он сказал то же самое: это не про него.

— И тогда дядя Ильдар подсказал отцу предложить меня? Или Моцарт попросил меня сам? — спросила я и затаила дыхание.

— Сам, — выдохнула мама и без сил опустилась на стул. — Он попросил сам, детка.

Я пониже опустила голову, собирая рассыпавшиеся листы, чтобы она не видела мою улыбку.

— Вот только не знаю почему сказал, что для тебя так будет лучше.

— Кто? Отец? — положила я на стол папку.

— Да ну, отец! Моцарт! — выдохнула она.