Татьяна Веденская - Пепельный блондин

– И чего ты хочешь, Оля? – спросил он, ответив на звонок после пятнадцатого или двадцатого гудка, со второго набора. Голос хриплый, словно бы говорит с трудом. – Чего ты от меня хочешь?

– Ты где? – спросила я.

– Какая разница! – воскликнул Владимир. – Мы же расстались. Я так понимаю, ты уже покинула мой дом? Да?

Я помолчала, словно мне было сложно признаться в том, что я все еще здесь.

– Нет, я не ушла. Я жду тебя, – прошептала я очень тихо. И едва не сдержалась, чтобы не расхохотаться.

– Ты издеваешься? – возмутился Владимир. Немного сфальшивил. Голос слишком спокойный.

– Нет. Я… не могу понять, что со мной. Я не знаю, как быть дальше. Я не хочу тебя терять, – самая длинная фраза из моей роли, я еле справилась. Но естественное волнение (все-таки никогда раньше я не играла) сказалось, и голос дрогнул, и даже прорезались какие-никакие слезы.

– Оля! Ты что, плачешь? Перестань. Я подумал… Я не хочу быть тебе обузой, не хочу тебя держать. Но я тоже не знаю, как без тебя жить.

– Приезжай, пожалуйста! – попросила я таким тоном, что он, наверное, на том конце эфира исполнил этот жест – когда щелкают пальцами, что, мол, вот оно. Попалась птичка. Готова. Сломалась.

– Я приеду. Только я сам не знаю, где я. Я уехал сам не знаю куда. Я сейчас вернусь, Оля. Ты только меня дождись.

– Я тебя дождусь, Володя, – заверила его я и отключилась.

Связь разорвалась, а из-за двери той комнаты, где я ночевала, появилась темная бесшумная фигура. Николай посмотрел на меня задумчивым взглядом и покачал головой. В его правой руке я заметила поблескивающий холодом металл – пистолет. Он держал его так, словно это был его амулет, его татем, его оберег. Он верил в пистолеты, не в людей. Так было всегда. Что ж, с этим я ничего не могу поделать.

Глава 18

Вечер танцев

Женщина должна получать цветы в подарок. Просто так, безо всякого повода, только для того, чтобы она улыбнулась мимолетной улыбкой, засуетилась в поисках вазы, принялась думать, чего нужно подсыпать в воду, чтобы цветы дольше простояли. Чтобы женщина знала, что о ней думают не только на Восьмое марта или на ее день рождения, но и просто – думают. Мне нравится думать о том, как Николай едет домой с какой-нибудь очередной проверки, где он устраивал взбучку своим ленивым бойцам невидимого фронта, отбирал у них кроссворды и лишал их премий – строгий и злой, преисполненный чувства собственного достоинства и неземной крутизны. И вот он стоит в пробке или летит по автостраде, и вдруг, ни с того ни с сего, в его голове появляюсь я.

Может быть, музыкой навеяло или голоса людей с радиостанций говорили о чем-то таком, соответствующем. Или, возможно, он просто голоден и подумал, чего я там, интересно, готовлю на ужин. А там мысли запрыгали с момента на момент, и он вспомнил, как мы смеялись, глядя какую-нибудь глупую рекламу, и как Коля потом пародировал эту рекламу. А потом вспомнил о том, как мы лежали рядом ночью, уставшие и счастливые, в тысячный раз соприкоснувшиеся знакомыми телами – и в этот самый момент в глубине его усталой мужской души появилось это желание подарить мне букет цветов. Увидеть мимолетную улыбку на моем лице. И он завернул к ближайшей придорожной палатке и долго придирался к продавщице, которая плохо упаковала букет или подсунула одну несвежую розу – Николай ужасно нудный. Но потом он пришел домой и с легкой руки вложил мне в ладони этот букет – розы, конечно же. И я сразу почувствовала, что мы еще живы и что между нами еще все возможно. И что этой ночью мне снова не дадут уснуть.

Владимир вернулся только через два часа. Два часа Николай сидел на стуле и смотрел на меня сквозь темнеющий коридор, но не сказал ни слова. Слишком много навалилось, никому с таким не справиться. А потом мы оба одновременно услышали, как открываются автоматические ворота. По плану мне было положено выглядеть расстроенной, и мне было несложно это изобразить – я была в отчаянии.

– Может, ты все-таки уйдешь? Я разберусь с ним и сам, – глухой тихий голос Николая был еле слышен.

– Разберемся вместе, – покачала я головой.

Николай закрыл дверь. Стало совсем тихо, раздавалось лишь тиканье настенных часов. Владимир зашел домой и бросился ко мне. Именно так – поспешно, суетливо – он открыл дверь и пересек прихожую и холл, не раздеваясь, не снимая обуви. Я не подумала об этом, но это было совершенно логично, это следовало из его роли – конечно, он пришел с цветами. Точнее, с цветком.

– Оля! Ты чего сидишь в темноте? – спросил он, включая настольную лампу.

Он подошел ко мне, я сидела на диване, все еще в треклятом халате, и смотрела на него красными от слез глазами. Я бы никогда не смогла стать актрисой. Мне так хотелось залепить ему пощечину.

– Я не знаю. Уже стемнело? – спросила я.

– Ах ты, моя девочка! Что же ты делаешь с нами? – спросил он, опускаясь передо мной на колени.

Он положил рядом со мной белоснежную орхидею с фиолетовым орнаментом – высокую, на длинной ножке, чем-то похожую на змею, на кобру, готовую ужалить… В коробке с прозрачным верхом – дорогой подарочный картон. Такое не купишь в придорожной палатке. Бант на коробке завязан так изысканно, что был бы больше уместен на талии принцессы. Совершенное великолепие заставило меня замереть, словно я оказалась загипнотизирована красотой цветка. На самом же деле я была парализована тем новым человеком, которого видела перед собой. Человеком, который всерьез считает, что может играть людьми, как куклами-марионетками.

– Я боялась, что ты не вернешься, – прошептала я и всхлипнула.

Я боялась, что он придет. Я хотела, чтобы он исчез. Даже его лицо сейчас вызывало у меня волну ярости. Такое красивое, такое ослепляющее, обещающее исполнение самой большой мечты – самая большая ложь на свете, о бесконечном легковесном облачном счастье. Пепельный блондин с голубыми глазами и красивыми словами – в картонной коробке.

– Я бы никогда тебя не оставил. Но я не хочу, чтобы ты страдала.

– Как мы будем жить? – спросила я, боясь, что не выдержу долго.

– Ты… – Его лицо осветилось невероятным светом. – Ты решилась?

– Мне кажется, все это было уже давно предрешено! – сказала я и чуть не рассмеялась оттого, какое ужасно дурное и пафосное слово – «предрешено».

– Нам суждено быть вместе, – добавил Владимир.

Чудовищно, кто написал ему слова? Бездарный текст.

– Скажи, ты правда считаешь меня талантливой? Ты что-то говорил про синичек, – сказала я, а сердце так и ушло в пятки.

– Синички твои были просто прекрасны, Оля. Я бы хотел, чтобы они висели на моей стене. Мне жаль, что их украли, очень жаль.

– Мне тоже, – всхлипнула я.