Татьяна Ковалева - Чаша любви
Я слушаю с интересом.
Сейчас Сахиб вернулся на родину. Уже года два как живет здесь. Родители умерли. Осталась младшая сестренка. Совсем молоденькая — шестнадцать лет. Да, такая разница: ему тридцать пять, а сестренке — шестнадцать. Ее зовут Гита. Она здесь за хозяйку у него. А в Дели у Сахиба есть семья, которую он думает перевезти сюда.
Рассказывая все это, Сахиб нисколько не отвлекается от дороги. Едет он довольно быстро, но отлично вписывается во все многочисленные, иной раз очень крутые повороты. Мне кажется, он мог бы тут ехать и с закрытыми глазами.
Я немного рассказываю о нас с Сашей и о нашем желании посмотреть на Индию, какая она есть. Сахиб не видит в нашем желании ничего противоестественного.
Здесь я замечаю, что Саша через заднее овальное окошечко с удивлением присматривается к нам. Его удивляет, как видно, то, что мы с водителем столь оживленно разговариваем. На каком языке? Вот что занимает Сашу.
Наконец спуск кончается, мы быстро едем прямой дорогой мимо каких-то полей. За очередным холмом открывается вид на деревню. Она небольшая — пятнадцать-двадцать домиков (или вернее будет назвать хижин), стоящих в некотором отдалении от реки. Крыши высокие, двускатные, четырехскатные — из соломы, слегка потемневшей от времени, или из бамбука. Стены плетеные, укрепленные столбами, обмазанные глиной. На улочке, залитой солнцем, играют дети. Недалеко от них прямо на дороге лежит белая корова с длинными тонкими рогами — лежит и пережевывает жвачку. Сахиб говорит, что корова в Индии — священное животное. Я улыбаюсь и отвечаю, что это, кажется, общеизвестно.
Он пожимает плечами:
— Но не всем известно, что коровы свободно разгуливают и по индийским городам.
Нет, ему не удастся удивить меня этим.
— Я сама видела, Сахиб, коров в Дели, а также в Бомбее — в парке Виктория. Никто не обращает на них особого внимания. Разве что туристы замечают. Норовят сфотографироваться рядом…
Объехав корову по лужайке, Сахиб останавливает машину в середине деревни в тени огромного раскидистого дерева, похожего на африканский баобаб.
Из хижины к нам выходит молоденькая девушка — настоящая красавица с древней индийской миниатюры. Глаза у нее — с затаенной грустинкой, чуть тревожные. Такие глаза, кажется, принято сравнивать с глазами пугливой лани.
Это Гита. Она мельком взглядывает на нас и потом вопросительно смотрит на Сахиба.
Он говорит ей что-то на местном наречии, потом объясняет нам по-русски (знанием русского языка Сахиб едва не повергает Сашу в шок):
— Я сказал сестре, что вы поживете у нас немного. Если вы, конечно, не возражаете. Она выберет время и покажет вам наши места. Это и есть настоящая Индия. И лучшего гида вам не найти.
Деревенские детишки — полуголые, очень смуглые, почти черные, и невероятно чумазые — окружают нас. С любопытством трогают меня за руку. Я на их фоне белая-белая. Быть может, я для этих детишек нечто вроде снежной бабы. Улыбаюсь этому сравнению.
Через минуту к нам подтягиваются старики. Мы знакомимся с ними. Они спорят о чем-то, показывая на Сашу. С них можно писать библейских пророков: выразительные лица, мудрые глаза. Нам же очень интересно знать, о чем эти старцы говорят.
Сахиб переводит:
— Старики восхищаются. Говорят: в деревню пришел очень сильный человек.
Саша явно польщен. Но старается держаться скромно. Какой-нибудь Джон из Алабамы или Стивен из Дакоты одарил бы стариков за такой комплимент рублем, то бишь баксом, и ходил бы тут — грудь колесом.
Потом старики приступают к обсуждению моей персоны.
Не стесняются, заглядывают в глаза, трогают за локоть, осматривают меня сзади. Их почти детская непосредственность умиляет. Я бы подумала, что они немного дикари, если б не знала наверняка, что они — носители очень древней культуры, до которой европейской культуре шагать еще и развиваться. Руки у стариков очень худые, жилистые; кожа сморщенная, сухая; пальцы тихонечко дрожат. Старцы лопочут чего-то, соглашаются друг с другом, кивают.
Сахиб говорит:
— Вы понравились им, мисс Елена. Они знали, что сегодня здесь появится кто-то вроде вас. Вчера Отец приходил в деревню, держал камень в руке, показывал старикам — белый-белый камень и очень гладкий. Старики говорят: совсем как вы!
— А кто такой Отец? — любопытствую я.
— Вы увидите еще, — уходит от ответа Сахиб. — Он в последнее время часто приходит в деревню.
— А где он живет?
Сахиб разводит руками:
— Дома у него нет. А сам он говорит, что весь мир — его дом. Он самый старый, мисс, из тех, кого я знаю. И он настолько мудр, что многие считают его безумным, — как это ни печально!
Я удивленно качаю головой. Меня впечатляют слова о грани мудрости и безумия, сказанные так запросто.
Тут Гита зовет нас в дом. И мы идем за ней.
Многозначительно смотрю на Сашу: вокруг так много интересного!
Дом наших новых друзей достаточно просторный и прохладный в это жаркое время дня. Полумрак царит в нем, и мы не сразу ориентируемся внутри. Но скоро глаза наши привыкают к полутьме.
Я вижу совсем низенький столик посередине помещения. Вдоль стен — такие же низенькие лежанки; еще там стоят какие-то сундуки, корзины, лежат свернутые ковры. Всюду на полу — циновки, плетеные из соломы и, как мне кажется, из стеблей травы; кое где — тряпичные половички (совсем как в русской провинции — из разноцветных лоскутков). В углу — глиняная печь. Прямо в глинобитных стенах — полки с простой посудой. Часть помещения отгорожена бамбуковой ширмой. Видимо, там — «половина» Гиты.
Действительно, пока мы осматриваемся, Гита скрывается за ширмой. Через минуту она выходит уже нарядная. На ней: ярко-красное с зелеными и желтыми полосками сари, на груди — стеклянные бусы в несколько ниток, на запястьях — белые колечки браслетов, а у висков — тяжелые, массивные серебряные украшения, похожие на бубенцы или погремушки с серебряными же слезками.
Саша, увидев нарядную Гиту, рассыпается в комплиментах. Сахиб переводит его слова. Девочка удовлетворена. Даже более того — она смущена, она вот-вот снова убежит за ширму. Заметив реакцию юной деревенской красавицы, Саша замолкает.
Гита приходит в себя (она, вероятно, долго еще будет переваривать Сашины похвалы ее красоте) и приглашает нас садиться за стол. Первым садится Сахиб, чтобы, наверное, показать нам, как это следует делать. За ним сажусь и я, сложив ноги по-турецки. Саше это сделать труднее: его ноги не привыкли к такому положению, суставы недостаточно гибки. В конце концов, намучившись, Саша садится как-то бочком и опирается на левую руку.
