В глубине тебя (СИ) - Ренцен Фло
Двери закрываются, закрывают меня и закрывают от меня Рика. Он не успевает продемонстрировать свое обычное умение быстро реагировать — автобус уезжает со мной и больше я его не вижу.
***
«Я никогда не убегаю» — напоминаю себе, пока сама сижу в офисе и, оправившись от «бегства», жду его звонка.
Вообще-то, мы давно уже друг другу не звоним, но плевать на это. Плевать на то, что мы давно не виделись. Вот — только что увиделись, за руки подержались и теперь я форменно чувствую, что в нем от этого все проснулось с былой и новой силой — проснулось же во мне. А значит, расстались мы неподобающе, и он обязательно рванется дорабатывать. Рванется, я знаю, потому и жду.
От нечего делать тыкаю стилусом в планшет, смотрю на получившиеся линии, автоматически рисую им стрелочки и человечков.
Замечаю сама себе: «Не то». Бросаю и хватаюсь за блокнот, линейку и капиллярные фломастеры. И вот человечки у меня зеленые, треугольники с электрикой желтые, а телефоны красные... Может, успею приляпать огнетушители.
Он звонит не сразу — дает мне время на зубного.
— Как ты?
— Нормально.
— Как зуб?
— Я не ходила. Слушай, — решаю не давать ему опомниться. — Да... я тут... эскиз у себя нашла. Глянь...
Быстренько фотографирую и отправляю ему нацарапанную и подписанную схему.
— Получил?
— Ну.
— Прочитал?
— Ну... Че еще за... «ПЛАН ЭВАКУАЦИИ»?
— Мой план.
— Ну?
— План эвакуации.
По-немецки «Flucht — und Rettungsplan», он же «план побега и спасения». Я подписала по-русски.
— План того, как я смогу без тебя.
— В плане?
— В плане — жить.
Вспоминается вдруг почему-то, как однажды сказала ему едко и зловеще «Рикки». Сказала и взбесила. Давно смыто это куда-то. Давно не хочется говорить ему «Рикки».
Вместо этого говорю сейчас:
— Слушай, а живи-ка ты... долго и счастливо.
— Чё?..
— Я в смысле... ну... живи. Без меня живи. Ведь сам знаешь... ты и я — это... не...
— Ты... ты... блять... ты — с-самая тупая баба из всех, что мне доводилось тр-Рахать!!! — рычит он. Ревет. И мне в этот момент кажется, будто я слышу в его реве слезы.
Нет, такого еще не было. Даже в судьбе нашей волчьей, в наших с ним отношениях, нормальных и не очень, я, кажется, ни разу не доводила его до слез. Да и теперь не думала.
Но он мужик и долго не ревет. Вернее, не ревет вообще. Взял себя в лапы.
— Вы же женитесь?.. — осведомляюсь мягко.
И у вас для этого уже все готово, думаю. Я видела у нее на «пине»... каюсь — не раз туда залазила... Ты классно сделал... Ты так старался... Вложил все свое умение... Душу вложил... Нет ничего хуже и непростительней, чем расстраивать чужие проекты.
— Кати... — слышу его спокойный, тихий голос. — Кати... не уходи от меня, Кати.
— Будь счастлив. Правда-правда — счастлив, — говорю ему как можно теплее и спокойнее, а затем сразу отключаю телефон.
Пусть будет счастлив. Я так хочу.
***
Счастлив. Долго счастлив. Будь.
Поговорила с ним, телефон — в отруб, а сама пошла гулять. Кажется, уже третий час гуляю. Может, меньше, но нога говорит, что третий. В Берлине начни только — ходить можно долго. Я уже делала так во сне, а Рик тогда, со мной в больнице делал наяву.
Сейчас я не знаю, во сне все это или наяву, но мне кажется, идти лучше, чем сидеть на месте. Идти можно, не выгуливая собаку, не спеша на работу или на встречу. Можно долго идти и думать. И говорить, говорить про себя, а может, даже тихонько — вслух, как те помешанные в метро. Только на улице, среди народа тебя не услышат, а если услышат, то подумают, что ты в наушниках и разговариваешь по телефону.
Будь так счастлив, как не смогла быть счастлива я, когда была с тобой. Я много была с тобой и есть, что вспомнить и прочувствовать заново. Я много была с тобой. Так много, как у иных и не было.
Я поняла и даже говорила тебе, что ты «включил» меня. Но ты не просто меня «включил», а сделал женщиной, научил хотеть и желать безудержно, брать безоговорочно, давать безусловно. Любить не то, чтобы научил, но будто не оставил другого выхода, как полюбить тебя.
А вот подавлять свое желание я научилась сама и подавляла вполне успешно, не живя и не встречаясь с тобой. Извечная горько-ироничная, твердокаменная гордость — ею наградило меня еще то, «после Михи». Она когда-то помогала мириться с одиночеством и воздержанием. Когда я почувствовала, что люблю, но решила, что меня «не любят», «любят, но не так» или «так, но мне так не надо», она, эта гордость, вернулась и помогла снова.
Вот — пожелала тебе «долго и счастливо» и во мне подобно палевому дню с сизым ободком по краям потухла взрослая, матовая грусть и поначалу сделалось пусто, ровно и фактически не больно. Так бывает, если ширануть обезболивающего и попусту не дергаться, а потому ничего лишнего не ощущать.
Но ровная, обезболенная пустота прошла, и в этот вечер мне не хочется реветь, не хочется стенать или ругаться — мне хочется тебя. Мне хочется все бросить, наплевать на гордость, на планы по устройству жизни и многотомные мысли. На квалифицированную или доморощенную терапию.
Я вспоминаю все свои желания тебя, свои хотелки с самой давнишней по самую недавнюю, все ощущения, испытанные с тобой, весь ворох чувств, весь спектр красок, все встречи, все-все близости, объятья, поцелуи, прикосновения и слияния, всю беспредельную жару и жаркий беспредел и... и понимаю, что все было не так. Что не дочувствовала я. Что было между нами, во мне, по крайней мере, еще одно, но главное... Да-да, «ну, что там чувствуют» — была Стервоза-Л.
Что я полюбила тебя с первого взгляда — это, конечно, вряд ли, но лишь настолько вряд ли, насколько это «с первого взгляда» вообще возможно или невозможно в принципе. Но вот после того, как отдалась тебе один, второй, третий раз и не могла и после сказать тебе «нет», а говорила только «да» или «о, да» или «да-да-да», Стервоза-Л уже жила, уже билась во мне подобно еще одному сердцу еще одного, нового существа. Я предпочитала не слышать того биения. А может, на самом деле я слышала и чувствовала Любовь, когда занималась с тобой любовью? Если б только вспомнить...
Услышь я то сердцебиение раньше, многое было бы по-другому. И не придумаешь, как это было бы — быть с тобой в постели и чувствовать, что люблю. И не познаешь, потому что теперь, когда узнала, я решила, что не буду с тобой.
Но мало ли, что я там решила. Сейчас я ведь не этого хочу. Сейчас меня подобно обоюдоострому мечу пронзает отчаянное желание.
Рик, я хочу быть с тобой сейчас. Рик, я хочу быть твоей сейчас. Забудь все, что я тебе сказала, и я забуду, что ты любишь меня «не так». Я уже забыла, и я иду к тебе — отдать тебе себя. Отдать, на сколько ты захочешь, насколько сможешь и насколько тебе сегодня позволит время. Ведь ты не один им, этим твоим временем, располагаешь.
Рик, мне все равно, я буду это терпеть. Я так хочу быть с тобой, что согласна вытерпеть, только бы сегодня случиться нашей встрече. Я знаю, ты захочешь и буду счастлива с тобой весь этот вечер сладко-горьким счастьем. Один лишь вечер, потому что на больше таких вечеров сил — даже моих — не хватит.
Рик, я приду к тебе без слов — они ведь и тогда, в самом начале, были нам не нужны. Если ты что-нибудь захочешь мне сказать, я буду слушать или делать вид, что слушаю. Потому что на самом деле я буду смотреть на тебя, чтобы тебя запомнить. Запомнить тебя таким, как в этот вечер, когда я занималась с тобой любовью и знала, что люблю.
Рик, мы, как всегда, куда-нибудь пойдем и будем любить друг друга без одежды, сливаться кожей, дыханием и взглядом. Ты будешь счастлив — когда мы трахаемся, ты счастлив, я это знаю. Я буду счастлива твоим счастьем и тобой — во мне, между моих ног. Я буду обхватывать тебя и тискать твою голую спину, как будто, чтобы не отдать тебя кому-то, тереться о тебя всем телом, смеяться от сумасшедшего счастья, опьяняться неразделенной, отчаянной любовью. И я буду страдать от несчастной любви, от сладко-горьких ласк, от бесконечной нежности, которой суждено будет закончиться в этот вечер.
