Похвала - Сара Кейт
Затем я смотрю на его лицо. И он снова улыбается. Расслабленный и смеющийся с моей мамой, пока она рассказывает ему несколько своих любимых историй из Скорой помощи, смешных, конечно.
И вдруг для меня все перестает иметь смысл.
Все похвалы Эмерсона, то, как он говорит мне, что я такая совершенная, безупречная и хорошая… он просто играл свою роль. Все это было ненастоящим. И если это было так, то как он сейчас относится к моей реальной жизни? Ничто из этого не является совершенным или безупречным. Это полный бардак. И обычно меня это устраивает, но я не могу быть для него Шарлоттой и Шарли. Он никогда не должен был видеть ничего из этого, так почему же он не бежит куда подальше? Как я могу снова стать Шарлоттой в понедельник, когда он знает, какая я на самом деле?
После того, как закуски приготовлены и начался фильм, девочки садятся на пол, а моя мама садится в глубокое кресло, оставляя диван для меня и Эмерсона. Он садится на край, скрестив ноги, положив одну лодыжку на противоположное колено и опираясь на подлокотник. Он слишком жаркий, чтобы находиться в моей гостиной. Чертовски сексуальный.
Когда мы смотрим фильм, он, кажется, искренне увлечен, но время от времени я ловлю на себе его пристальный взгляд, как будто я интереснее фильма. В какой-то момент он кладет руку на спинку дивана, и я обнаруживаю, что прислоняюсь к нему, пока мы на самом деле не оказываемся в объятиях с мамой всего в паре футов от нас.
Как всегда, она все равно засыпает через пятнадцать минут. И как только в конце идут титры, девочки уходят в комнату Софи. Эмерсон поворачивает ко мне голову в тускло освещенной комнате. Я оглядываюсь на него, и это такой тихий и интимный момент, что кажется почти сюрреалистичным.
Он наклоняется вперед и прижимается губами к моему лбу.
Опять же, я так сильно его ненавижу. Почему он так поступает со мной?
Отстраняясь, он шепчет:
— Хочешь показать мне свою комнату?
Тихий смешок срывается с моих губ. Он шутит. За исключением того, что он выглядит так, словно на самом деле ждет ответа.
— Почему бы нам не вернуться к тебе домой? Я могу остаться на ночь.
Он гладит меня по щеке.
— Я хочу увидеть твое место.
— Но это крошечный бассейн, и…
Его палец прижимается к моим губам.
— Покажи мне.
Стараясь не разбудить маму, мы вдвоем на цыпочках выходим из гостиной и направляемся к задней двери. Я не могу перестать думать о том, какая это плохая идея, и пытаюсь вспомнить, положила ли я свою грязную одежду в корзину для белья или она все еще разбросана по полу.
Когда мы подходим к двери моей студии, он обнимает меня сзади, обхватывая руками за талию и целуя в шею.
Боже, неужели он думает, что мы собираемся делать это здесь? На той же двуспальной кровати, которая была у меня с пятнадцати лет?
Как только мы входим, он начинает оглядываться по сторонам, как будто действительно ценит мое пространство.
— Это не так уж много, — говорю я.
Взяв меня за руку, он притягивает меня к себе и целует, слова слетают прямо с моих губ. Он такой приятный на вкус, и я хочу всего в этот момент, только не здесь.
— Почему ты так нервничаешь? — Спрашивает он, заключая меня в свои объятия.
— Я не нервничаю…Я просто…
— Думаешь, мой возраст беспокоил твою маму?
— Ты что, шутишь? Моя мама самая крутая. Вот если бы мой отец был здесь… — Говорю я, представляя, как мой отец взбесился бы при мысли о том, что я буду с мужчиной на пару лет моложе его.
Хорошо, что он никогда этого не узнает.
— Я так и думал. Кстати, сколько лет твоим родителям?
— Я не собираюсь отвечать на этот вопрос, — отвечаю я, хватая его за лицо и притягивая к себе для еще одного поцелуя.
Независимо от того, насколько я нервничаю, мое тело загорается от его прикосновений, желая обладать им еще больше.
Но каждый раз, когда я пытаюсь оттащить его к кровати или двери, он стоит на своем. Вместо этого он начинает просматривать фотографии в рамках на моей книжной полке.
Фотографии меня… в подростковом возрасте.
— О Боже, пожалуйста, остановись, — кричу я, пытаясь оттолкнуть их, но он сопротивляется мне.
— Я хочу посмотреть.
Естественно, он выигрывает, подавляя меня, когда просматривает их все.
Когда он натыкается на фотографию, на которой мы с Софи были детьми в Диснейленде, я превращаюсь в ледышку.
— Это мило. Кто это? — Спрашивает он.
На фотографии Софи было шесть, а мне двенадцать. Вместо голубых волос, которые у нее сейчас, они были коротко подстрижены. Учитывая синюю футболку Олафа, шорты и легкие кроссовки, я понимаю, почему Эмерсону пришлось спросить, кто это на фотографии. Потому что, когда он смотрит на фотографию, он видит маленького мальчика.
И я не могу ему лгать.
— Это Софи, — отвечаю я, беру фотографию и смотрю на нее.
Я напрягаюсь, ожидая его реакции. Я думаю, возможно, он будет задавать вопросы или избегать всего этого вместе взятого, потому что это доставляет ему дискомфорт. Вместо этого я чувствую, как его руки обхватывают меня за талию, а губы прижимаются к моему уху.
Мои глаза не отрываются от фотографии, и я позволяю себе вернуться к тому дню в своей памяти.
— Наши мама и папа пригласили нас на ее день рождения, потому что она была одержима Холодным сердцем. Одержимой. Деталь, которую она будет отрицать по сей день, потому что, конечно, сейчас это супер-клише.
Он смеется мне в ухо.
Но счастливое воспоминание портит мне настроение. Потому что годы спустя, когда Софи сменила свое имя и призналась моим родителям, это вызвало раскол в нашей семье, в котором она несправедливо винит себя.
— Ты очень заботишься о ней, — бормочет он, как будто это что-то смелое или похвальное.
Как будто делать самый минимум, любить кого-то безоговорочно это — так здорово.
— Я должна быть такой. Он ушел от нас, потому что… — Я сглатываю.
Боже, я не хочу плакать, не здесь, в такой хороший момент, и уж точно не перед ним.
Но что-то в том, как он сжимает меня крепче, заставляет меня чувствовать себя в безопасности, как будто я могу обнажить свою душу, не будучи
