Танцующий в темноте - Т. Л. Мартин

Он бормочет:

— Да, не могу даже представить. А как ты себя чувствуешь? Ты осознаешь, какую цену платишь, пожертвовав своим здравым смыслом?

Она медленно выдыхает, ее терпение на исходе.

Мои губы подергиваются. По крайней мере, он забавный.

— Я собираюсь дать тебе еще одну возможность, — спокойно начинает она, — открыться мне. Я облегчу тебе задачу. Почему бы тебе не выбрать тему или инцидент, и мы будем отталкиваться от этого?

Он хихикает.

— Как предусмотрительно.

Звон на другом конце комнаты привлекает мой взгляд к Софии. Она все еще прикована наручниками к клетке. Она подтянула колени, чтобы спрятаться за ними, но я могу сказать, что она выглядывает между ними.

Наблюдает.

Слушает.

Интересно, сколько из их слов она на самом деле понимает. Но тогда, я думаю, дело не в словах. Я чувствую это, то, как все вокруг нас впитывается в кости. Тон их голосов. Тишина в воздухе. Скрежет ручки по бумаге. И это всего лишь интервью.

— Не бойся, — говорит парень, привязанный к столу.

Я смотрю на него.

— Я здесь, чтобы выслушать. Это твое детство сделало тебя такой? У тебя проблемы с мамой, или папа прокрался к тебе в постель?

Я ожидаю, что Катерина рассердится, но она только улыбается и засовывает блокнот в карман. Она встает, подходит ближе к мальчику и наклоняется. Поглаживая его грязно-светлые волосы, она шепчет:

— Такой молодой и невежественный. Не всем нужно травмирующее детство, чтобы понять свои истинные побуждения. Некоторые из нас достаточно созвучны со своим внутренним "я", чтобы освещать собственный путь. В то время как другие нуждаются в руководстве.

Она на придвигается на сантиметр ближе и целует его в костлявую щеку.

— Их нужно бросить.

Еще один поцелуй в другую щеку.

— Использовать.

Поцелуй в нос.

— Изнасиловать.

В подбородок.

— Избивать и морить голодом.

Наконец, в лоб.

— И оставить умирать.

Впервые с момента своего прибытия новичок не отвечает. Когда она отступает, его губы поджаты, и он смотрит в потолок.

Она похлопывает его по ноге.

— Ну, ну. Все происходит по какой-то причине.

Она подходит к двери, открывает ее и исчезает на минуту. Когда она возвращается, рядом с ней идет Лысый. Она кивает в сторону стола.

— Мне нужно больше времени, чтобы понаблюдать за этим. Запри его с моим питомцем.

Мои уши навостряются, и я прижимаюсь к стене. Она никогда раньше не посылала другого ребенка в мою клетку.

Лысый отстегивает парня, тащит его ко мне, отпирает клетку и бросает его внутрь. Он приземляется на живот, слишком слабый, чтобы удержаться.

Мне знакомо это чувство. Когда Лысый запирает нас обратно, Катерина подходит и наклоняет голову, наблюдая, как он пытается встать.

Со вздохом она поворачивается к Лысому.

— Отведи меня в кладовку. Я сама подберу ящик.

Лысый идет впереди, но Катерина останавливается рядом с клеткой Софии. Она опускается на колени.

— Мне жаль, что день был таким медленным. Мамочке просто нужно немного вдохновения.

Она протягивает палец сквозь решетку, чтобы коснуться носа дочери. София закрывает глаза, как будто впитывает прикосновение.

— Я люблю тебя, детка.

Катерина и Лысый уходят вместе. Мои напряженные мышцы расслабляются, когда гаснут все лампы, кроме одной, и дверь за ними закрывается.

Я наблюдаю, как мой новый сокамерник переключает свое внимание на Софию. Секунду он просто наблюдает за ней. Затем поворачивается ко мне. Его брови хмурятся, когда он опускает взгляд на мое место на земле, у стены.

— Дерьмо. Как долго ты торчишь в этом месте?

Я пожимаю плечами, не желая говорить ему, что прошло больше полутора лет. Я не знаю, почему вопрос кажется таким личным. Вместо этого я спрашиваю:

— Ты действительно не знаешь своего имени?

Он снова ухмыляется, и я прищуриваю глаза. Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь из здешних детей делал что-нибудь, кроме слез, мольбы или безучастного взгляда. Я исключение, но я никогда не ухмылялся. Это странно. И немного освежает.

— Нет. Кому оно вообще нужно?

Он проводит рукой по своим грязным волосам, затем оглядывается на Софию, прикованную наручниками к клетке и прячущуюся за коленями и волосами. Он наклоняет голову в ее сторону.

— Уже готовит ученицу, да? Держу пари, когда-нибудь она заставит свою мамочку гордиться.

Я качаю головой и отталкиваюсь от земли, чтобы встать. Я не знаю, почему это вызывает во мне волну гнева. Разве он не видит, что она всего лишь ребенок? Настоящий ребенок? Пока она не появилась, я никогда по-настоящему не был рядом с кем-то таким маленьким. Никогда не видел такого крошечного ребенка вблизи, какие невинные у него глаза.

— Она ребенок, — рычу я. — Она все еще нормальная.

Он издает смешок, и София подпрыгивает всем телом.

— Дети — это плохо. Они тупые, что заставляет их казаться хорошими. И кроме того, — он оглядывается на нее, и она дрожит под его пристальным взглядом, — она дочь своей матери. С тем, что у нее в крови, невозможно бороться.

— Кто сказал, что сны и кошмары не так реальны, как здесь и сейчас?

— Джон Леннон

После того, как Адам исчез за углом, у меня перехватывает дыхание, а взгляд замирает на двери в подвал, которую он оставил открытой. Я наконец встаю и поправляю платье. Он ушел в такой спешке, что даже не проверил, закрылась ли за ним дверь. В сознании все еще проносится его суровое лицо, с мешками под глазами и вздувшейся веной на шее.

Он ускользает, и мне больно не знать почему. Может, я и не подписывалась на Адама Мэтьюзза, но сейчас я здесь. Я здесь, чтобы служить ему.

Я хочу, чтобы он использовал меня.

Я хочу, чтобы он показал мне все.

Сердце замирает, когда я делаю шаг ближе к подвалу, разрываясь между страхом вернуться туда и чувством, что это необходимо. Хоть я говорю себе, что это поиски Фрэнки вынуждают меня двигаться в этом направлении, я знаю, что причина глубже. И это то, что меня пугает.

Стук каблуков по коридору принимает решение за меня. Я проскальзываю внутрь, закрываю за собой дверь и перевожу дыхание. Снимая туфли, я сжимаю их потной рукой и медленно спускаюсь по черной как смоль лестнице в холл. Я почти добралась до той же комнаты, в которой была раньше, когда