Усадьба с приданым (СИ) - Снежинская Катерина

В общем-то, ничего это не значило, конечно, маньяк на то и маньяк, чтобы его действия логике не поддавались, но люк всё же был там, где он – маньяк, а не люк, понятно – на корточки присел. Только вот легче от находки не стало, у Марии не хватало сил не только на то, чтобы открыть крышку, но даже и просто приподнять. Проклятая штука ни на сантиметр не сдвинулась, чтобы госпожа Мельге не делала. Только, вроде бы, шевельнулась, когда Мария Архиповна, шёпотом и стесняясь, но от всего сердца её по матушке обложила, правда, на этом дело и застопорилось. Не помогло и просовывание в щель палок с досками – зазор оказался настолько крохотный, что втиснуть туда что-нибудь, хоть немного смахивающее на рычаг, не удавалось, а всё остальное ломалось, как спички.

В конце концов, роясь в кучах хлама с энтузиазмом собаки, копающейся в отбросах, Маша отыскала ржавый, но крепкий железный прут, сплющенный на конце навроде лома. Решительно сдув с носа прилипшие пряди волос, госпожа Мельге снова залезла на ящик, для удобства поставленный под люки, и…

– Отдай! – Подскочившая Ирка рванула на себя «лом» с такой силой, что Мария едва на землю не навернулась. – Сломаешь!

– Ириш, ты чего? – похлопав глазами, осторожно спросила Маша.

Правильно, кто её знает, рыжую-то? Может, свихнулась на почве переживаний, а, может, травма сказывается? Сейчас как возьмёт этот самый прут, как…

– Он нам нужен! – безапелляционно заявила красотка, в данный момент на самом деле не слишком похожая на нормальную. – Когда этот придёт, мы его!.. Хрясь! – Ирина уверенно махнула «ломиком», как двуручным мечом и Мария едва успела отскочить, чтоб не попасть под «хрясь». – И всё! Будет знать, как совать кого попало куда попало!

– Ты только не навези кому попало, ладно, – горячо посоветовала Маша. – И верни эту штуку на родину. Во-первых, я её при всём желании не сломаю. А, во-вторых, никто сюда не придёт.

– Почему это не придёт? – растерянно скульнула Ирка, прижимая к груди лом, будто любимое дитя. – А маньяк?

– А маньяк тем более. Он что, дурак? Планируй он сюда вернуться, то хотя бы связал нас. Мы хоть дамы и трепетные, но не вот тебе анютины глазки. Логично? Логично. Значит, не сам спускаться, ни нас выпускать товарищ не планирует.

– Как не… планирует? – быстро-быстро моргая слипшимися ресницами, протянула Ирка.

– Никак не планирует, – вздохнула Маша, предполагая, к чему подруга клонит.

И точно! Рыжая ещё поморгала, открыла рот, закрыла, с размаху села на пол, наверняка отбив себе нижние девяносто, и бурно, с чувством, иканием и подвываниями разрыдалась.

– Ну Ир, ну чего ты? – запричитала Мария, усаживаясь рядом и пристраивая буйную подружкину голову у себя на груди. – Всё же хорошо будет, выберемся. И никто нас не тронет, вот увидишь.

– Это тебя не тронет, – сквозь судорожные всхлипы выдавила Ирка, – у тебя вон и рыцарь есть, и вообще!.. Ты у нас… Ты как броненосец «Потёмкин». Наш паровоз вперёд летит, в коммуне остановка…

– Ну спасибо, – обиделась Мельге. Подумала и уточнила. – Только тот, что вперёд летит, не броненосец, а бронепоезд. «Красный Октябрь», называется.

– Да какая разница?! – рыжая в сердцах оттолкнула подругу. – Хоть «Голубой май»! Но ты же лбом стену прошибёшь, всё равно своего добьёшься, а я…

Рыжая разрыдалась ещё горше.

– И чего ты? – не слишком весело усмехнулась Маша. – А как же шашки наголо и на баррикады?

– А то ты не знаешь! Эт-то, – Ирка с чувством икнула, – чтоб никто не догадался. Я и хамлю, потому что стесня-аюсь.

– Ну да, – хмыкнула Мария Архиповна, догадавшаяся про то, о чем никто не должен был догадаться, примерно на второй день первого учебного года.

Случилась тогда одна неприятная история. Учился у них в группе господин с говорящей фамилией Праздник – Сёма Праздник – каким-то чудом умудрившийся в третий раз поступить на первый курс и ни разу не доучившийся до второй сессии, а это тоже надо суметь. Суть в том, что именно он был инициатором идеи отпраздновать начало учёбы и хорошенечко, плотненько так, перезнакомиться в расслабляющей атмосфере. Идею приняли «на ура», скинулись и поручили безответной Анечке Молох закупить горячительного.

Деньги у Анечки, между прочим, приличную сумму, особенно для студентов, вытащили из сумки между третьей и четвёртой парой.

Анечка умывалась слезами, просила прощения и, кажется, готовилась совершить самоубийство, дабы спасти хотя бы честь, все остальные хмурились – было жалко и денег, и несостоявшегося знакомства. Сама Маша изнывала от сочувствия, да и жаба душила: на пьянку идти она не собиралась, но взнос послушно оплатила. А Ирка обозвала всех скопом кретинами, Анечку персонально коровой и в одиночку профинансировала шикарный банкет.

«Спасибо!» – ей, конечно, сказали, но единодушно сошлись во мнении, что у богатых свои причуды и раз уж такая щедрая, то могла бы и в ресторан согруппников сводить. Ирка только презрительно улыбалась и шипения демонстративно не слышала.

А потом Маша застала её ревущей в туалете, согласилась, что некачественная тушь, от которой глаза слезятся – это кошмар; кругом козлы, выдающие навоз, сляпанный на Малой Арнаутской за французский эксклюзив и пригласила рыжую в зоопарк смотреть на жирафёнка, у которого во-от такие ресницы без всякой туши.

Видимо, жирафёнок Ирку добил. И дружба, робко зародившаяся в вонючем институтском сортире, моментально окрепнув, стала непоколебимой, как крепостная стена.

– Помнишь Анечку Молох?

Маша опять обняла подругу за плечи, заботливо убрав с мокрой щеки прядку.

– И чего? – не слишком дружелюбно шмыгнула носом Ирка.

– Да ничего, просто в голову пришло.

– Утешить меня хотела? – огрызнулась подруга, сердито размазывая по щекам грязь. – Между прочим, я тогда узнала, кто у неё деньги спёр. И папе настучала. Ну тот и велел своим мальчикам научить урода жизни, чтоб на чужое не зарился. Вот такая я крутая, папиными бабками расплатилась, папиной охраной попользовалась, никому ничего не сказала. Просто пионер-герой!

– И кто спёр?

– Да какая теперь-то разница!

– Только не говори, что Павел, – опять усмехнулась Маша. – Но, собственно, сейчас на самом деле разницы никакой. А как узнала?

– Да у бабульки-уборщицы спросила, кто в кабинет заходил. Тогда же все в столовую попёрлись, за пирожками. Помнишь, пирожки привозили какие-то там расчудесные? Всё по ним тащились, будто они с коноплёй!

– Помню, – элегически протянула Мария, – пирожки с яблочным повидлом. Жаренные. Я могла зараз штук…

– Эй, что с тобой? – Ирка, сопнув, ткнула подругу локтём в бок. – От сладких воспоминаний столбняк схватила?

Маша в ответ лишь нетерпеливо мотнула головой: ну, конечно! Это же так просто! Бабуля-уборщица, которая видела, кто в кабинет заходил – и всё, никакой тебе загадки, сплошные отгадки.

– Ирка, я тебя люблю! – завопила Мария Архиповна, рьяно пытаясь расцеловать активно отбивающуюся подругу.

– Уйди, корова! – ничуть не тише заверезжала рыжая. – Фу! Я тоже тебя люблю, дура ненормальная.

***

Лом надежд не оправдал, да ещё чуть не прибил Ирку, крутившуюся вокруг Маши и сыплющую ценными, и совершенно бессмысленными советами: железка вывернулась из потных ладоней и пролетела в каких-то сантиметрах от подругиного плеча. Правда, польза от этого тоже получилась, рыжая угомонилась и теперь предпочитала давать советы издалека, от стеночки.

Только вот упорства и уверенности, что они отсюда вылезут – а как иначе? Ведь Мария Архиповна почти обо всём догадалось, лишь деталей не хватало – становилось всё меньше, зато терпеливо поджидающая в сторонке апатия вместе с желанием плюнуть на всё, свернуться клубочком и оплакивать себя, такую совсем пропащую, росли. А, между прочим, темнеть начало уже всерьёз и жажда допекала до рези в желудке.

Маша отчаянно долбанула ломом по доскам, отколов длинную щепку. С той стороны, то есть снаружи, тихо, но явственно поскребли, будто когтями проехались по дереву. Мария замерла, сгорбившись, держа лом наперевес.