Тайная семья босса - Лена Лорен
Но этого не случилось. Более того, все перевернулось с ног на голову. В одночасье.
Дом, который должен был напоминать мне о Бобби и мотивировать меня на развитие наших отношений, теперь наводит меня на одну-единственную мысль. Мысль о том, что все эти пять лет Бобби была лишь заменой Юли.
У них нет ничего общего. Не было и никогда не будет. Они абсолютно разные. Такие же разные, как огонь и воздух, как день и ночь, прошлое и настоящее, но так или иначе я сопоставляю их между собой. Не хочу, но разум идет в разрез с моими "хочу" или "не хочу".
И сколько бы я не сравнивал Бобби и Юлю за последние дни, в чем бы я их не сравнивал, я неосознанно отдавал предпочтение только одной. Как бы то ни было я всегда выбирал одну и ту же, а вместе с тем у меня появлялось ощущение какой-то незавершенности. Потому что наши отношения с Юлей не были окончены.
Я не ставил в них точку. Я даже не думал об этом. Я не хотел этого! Никогда!
Однако точку все же необходимо поставить...
Я должен подвести черту в отношениях с Бобби, иначе я не смогу выбраться из ловушки самообмана. Иначе иллюзия поглотит меня, а фантазии о прошлом станут моим принципом жизни, а это уже не жизнь. Это всего-навсего подделка, замена, фейк, суррогат. Этому можно найти сотни синонимов, но смысл останется тем же — фейк никогда не сравнится с оригиналом, даже если долгое время ты был абсолютно уверен, что фейк — это и есть совершенный образ оригинала.
Проще оставаться одному. И Бобби будет проще, ведь я невольно перестал идеализировать ее, а для кого-то она может стать оригиналом и воплощением идеала. Еще как может...
Первым делом я дохожу до бара, открываю стеклянную створку, достаю первую попавшуюся бутылку и снимаю два бокала с держателя. Наполняю их изысканным напитком, терпкий вкус и аромат которого я ненавижу. Даже вино я выбирал, основываясь не на своих предпочтениях, а на вкусах Бобби.
Взяв бокалы, я возвращаюсь в гостиную и обнаруживаю, что в ней никого нет. Бобби по-прежнему находится в холле, словно к полу примерзла. С растерянным выражением лица она рассматривает коробку с надписью "Лисичка", доверху наполненную вещами и игрушками.
Подойдя к Бобби, я вручаю ей бокал. Она неохотно принимает его и тут же делает большой глоток, вперившись в меня взглядом, в котором скрывается что-то сравнимое с осуждением и разочарованием.
— То есть ты продал свой дом? — в третий раз зачем-то переспрашивает, только теперь уже заменив "наш" на "мой".
До нее начинает потихоньку доходить, но она все же надеется на то, что я решил разыграть ее, и в третий раз я непременно расколюсь, после чего мы вместе посмеемся над глупой шуткой и, срывая друг с друга одежду, пустимся во все тяжкие, но нет.
— Да, я избавился от дома и от всего, что было в нем, — честно отвечаю, глядя ей в глаза, в которых теперь застыли слезы.
— Не понимаю, что могло послужить такому решению?
— Потому что этот дом изначально был ошибкой, еще до того, как я..., — вынужденно прикусываю язык, едва ли не проговорившись о Юле. Позже. Не все сразу. Я прочищаю горло и продолжаю: — Мне никогда не нравились ни его расположение, ни дизайн. Не в курсе, у домов же есть душа? Наверное, есть. Потому что его душа мне тоже не нравится! Все это не для меня. Я думал, что он отражает мою сущность, но, как оказалось, это совсем не так. Он тоже оказался подделкой! — понимаю, что достаточно уже бреда. Бобби все равно перестала меня понимать. Я перевожу дыхание, допиваю остатки из бокала, смочив пересушенное горло. — Нашелся человек, который захотел приобрести этот дом, и я принял решение продать его как можно скорее.
Бобби пронзает меня своим взглядом насквозь, как ледяными иглами, заставляя чувствовать себя подлой тварью. Она мечтает загнать меня в угол, чтобы я забрал свои слова назад и признал все вышесказанное глупостью. Но игры с моим разумом увенчаются провалом, потому как моим сердцем ей овладеть так и не удалось. А что уж говорить о разуме?
Я забираю у нее полупустой бокал, ставлю на полку, затем беру ее за руку и веду до дивана. Она присаживается на край, складывает руки и ноги, максимально держась закрыто от меня.
Натянутость, дрожание пальцев и даже неестественный наклон головы говорит о том, что Бобби здесь неуютно. Ей больше неуютно рядом со мной.
Возможно, я этого и добивался. Сложно судить, ведь я действую нерационально даже для самого себя.
— Влад, а где картина? Где мои подарки, которые я дарила тебе на Рождество и на нашу годовщину? Ты же их перевез сюда? Они же здесь? — говорит она дрожащим голосом.
Бобби оглядывается на кучу мешков и коробок, выставленных в коридоре и у окна, осматривает голые стены, и только потом возвращает вопрошающий взгляд на меня.
А мне стыдно.
Мне стыдно, потому что я только сейчас вспомнил об этих подарках. Среди них была одна вещица, которая по-особенному дорога Бобби. По крайней мере, так она отзывалась о картине, созданной уличным художником. На ней были мы. Счастливые и потерявшие головы друг от друга. Бобби просила повесить ее на видное место, а я благополучно забыл о ней как только вернулся из совместной поездки в Париж, где мы провели выходные, отмечая нашу последнюю по счету годовщину.
Сцепив ладони на затылке, я отхожу к окну, откуда открывается панорама города, утопающего в красках заката. Солнце еще не зашло, оно цепляется за небо, так же как я цепляюсь за прошлое, но рано или поздно мне придется его отпустить.
С заходом солнца я сделаю это...
— Должно быть, они остались в доме, — хрипло отвечаю, роясь в своей памяти, но ничего, ни одной путевой мысли.
— Ты даже не уверен, где они? Это же наша память, Влад! А ты так распорядился ею?
Прокричав, Бобби резко поднимается с дивана. Ее сжатые губы и подбородок вибрируют, глаза мерцают от скопившихся в них слез. Мне больно на нее смотреть, и утешить ее, как раньше, я уже не могу, иначе я заставлю ее поверить, что все еще можно изменить.
— Почему ты стал так наплевательски относиться ко мне?
— Это
