Империя ненависти (ЛП) - Кент Рина

Большую часть полета он игнорировал меня, предпочитая зацикливаться на Айпаде.

Однако всякий раз, когда Джей заговаривает с ним, он принимает участие и даже улыбается, ослепляя весь экипаж своими ямочками.

Так что проблема во мне.

Я та, на кого он не хочет обращать внимания.

Та, которая без нужды и смущения рассказала ему все, надеясь, что он, наконец, увидит мою сторону истории.

Не чью-то другую. Мою.

Через два часа Джей проваливается в сон, его шея неловко выгибается. Я качаю головой, укладывая его в более удобное положение.

При этом стараюсь не обращать внимания на Дэниела, который сидит напротив и по-прежнему игнорирует меня.

Когда обслуживающий персонал приносит еду, он наотрез отказывается от нее.

Я роюсь в сумке и достаю маленький сэндвич, который я приготовила, затем кладу его и леденец на его стол.

— Убери их, — говорит он, не глядя на меня.

— Я взяла их не для тебя. Они просто случайно оказались у меня, так что ты можешь поесть.

— Нет.

— Тогда я тоже не стану есть.

Он наклоняет свой планшет в сторону, смотря на меня.

— Ты лишилась здравого смысла из-за другого часового пояса? Какого черта ты должна голодать из-за того, что я решил не есть?

— Мне нравится компания, когда я ем.

— Весь самолет твоя компания.

— Я не знаю весь самолет. Так что, если не хочешь, чтобы я голодала, можешь съесть этот сэндвич.

— То, что ты голодаешь или набиваешь свой желудок едой, не имеет для меня никакого значения.

Я притворяюсь, что его слова не создают дыры внутри меня, делаю вид, что улыбаюсь и листаю телефон.

Но я не ем.

Видимо, мазохизм одна из моих черт. А может, я пытаюсь проверить, действительно ли я ему безразлична.

Ожидание длится ровно десять минут. С ворчанием он разворачивает сэндвич и откусывает. Он делает паузу, вероятно, его тошнит, но потом медленно жует и глотает.

Я не могу удержаться от ухмылки, когда беру вилку и нож.

— Сотри это, — рычит он.

— Что? — невинно спрашиваю я, откусывая кусочек фрикадельки.

— Эту проклятую улыбку на твоем лице.

От этого она только расширяется, и он издает звук, но ничего не говорит, доедая сэндвич еще за несколько укусов.

— Я сделал это не для тебя.

— Тогда для кого?

— Для себя, чтобы мне не пришлось нести тебя, когда ты упадешь в обморок.

— Как скажешь, Дэн.

Его губы искривляются.

— Не называй меня так.

— Почему? Это обезоруживает тебя?

— Скорее, возмущает. Этот сэндвич пытается найти выход менее гламурным способом, чем то, как он вошел.

Тогда я поняла. Причина его холодных, режущих слов. Ясно, что в глубине его глаз, прямо под поверхностью, есть уязвимость, слабость, которую он старается скрыть.

— Как скажешь, — произношу я ласково, что явно выводит его из себя.

Но прежде, чем он успевает вернуться со своими язвительными, обидными замечаниями, я меняю тему.

— Когда ты в последний раз возвращался в Лондон?

— Никогда.

Я делаю паузу.

— Правда?

— Хочешь взглянуть на мою историю перелетов?

— Но почему?

— Почему что?

— Почему ты никогда не возвращался?

— Англия теперь слишком мала для меня.

— Чушь.

Он опускает Айпад на колени и смотрит на меня.

— Смотрю, ты стала свободно ругаться.

— Училась у лучших. И ты не переводишь тему. Почему ты никогда не возвращался в Англию?

— Мне не нравятся люди. Кстати, когда-то это касалось и тебя.

Я игнорирую его попытки подзадорить меня.

— Что насчет твоей семьи?

— Моими последними словами маме перед отъездом были: «Наберись хребта, Нора». Отец погиб в аварии со своей любовницей месяца через два после того, как я сказал ему, чтобы он катился к черту. Мой брат ненавидит меня из-за всего вышеперечисленного.

Еда застревает у меня в горле. Я совершенно не знала об этом, но слышала о смерти Бенедикта Стерлинга на первом курсе университета. Его жуткий несчастный случай транслировался во всех новостях.

Помню, как у меня чесались руки проведать тетю Нору. Она присылала мне шоколадки и еду после маминого скандала и была единственной из всех, кто не относился ко мне, как к монстру.

Когда умер ее муж, я хотела навестить ее и побыть рядом. Но возможность столкнуться с Дэниелом заставила меня вернуться в нежелательную университетскую среду быстрее, чем черепаха в свой панцирь.

— Так ты отдалился от своей семьи?

— Поздравляю с вновь обретенными навыками дедукции, Шерлок.

— Вы… даже не общаетесь по телефону?

— Не совсем.

— Даже с Заком?

— Особенно с ним, он разговаривает со мной как робот с тех пор, как стал главой семейного бизнеса. И зовут его Захарий.

В его тоне определенно слышатся раздражение, но я не совсем уверена в причине этого.

— Но вы, были так близки.

— Недостаточно, видимо.

Мрачная тень покрывает его лицо, и я не уверена, потому ли это, что он ненавидит то, как сильно он отдалился от своего брата, или что-то другое.

— А что насчет… — я прочищаю горло. — Астрид?

— Что насчет нее?

— Ты не навещаешь ее?

— Она навещает меня примерно два раза в год, а все остальное время достает меня видеозвонками и случайными сообщениями о своем надоедливом муже и громких отпрысках.

Я крепче сжимаю вилку. Я знала, что он все еще близок с Астрид. Частенько слышала их телефонные разговоры, и это был единственный раз, когда он звучал беззаботно… счастливо. Только тогда его ямочки были на виду.

Боль не уменьшилась.

Старая, уродливая боль превратилась в нож и сейчас вонзается в поверхность, но я проглатываю лезвие вместе с его кровью.

— Приятно слышать, что вы все еще друзья.

— Моя очередь нести чушь, Персик. Тебе никогда не нравилась Астрид. — он внимательно изучает меня. — Почему?

Потому что я завидовала ей. К тому, как легко она могла рассмешить его.

И до сих пор завидую.

— Сводные сестры, как известно, не ладят друг с другом. Ты читал Золушку?

— Скучно и нереалистично.

— Насчет сводных сестер это правда. Я могла бы считать себя принцессой, но все это время я была злодейкой.

— И при этом великолепной.

Он замирает.

Я замираю.

И кажется, что весь самолет замирает от его слов.

Он только что назвал меня…

— Ты только что сказал, что я великолепная злодейка?

Он прочищает горло.

— Ты уклоняешься от темы. Была ли еще какая-нибудь причина, по которой тебе не нравилась Астрид?

— Нет.

Я делаю глоток воды.

Дэниел разворачивает леденец и засовывает его в рот. Должно быть комично, что адвокат с таким обаянием и харизмой, как у него, сосет леденец, но все с точностью до наоборот.

Он выглядит горячее, чем солнце и все его планеты, и мне приходится сдерживать себя, чтобы не пялиться на него, как подросток-идиот.

— Что насчет тебя? — спрашивает он.

— Что насчет меня?

— Ты поддерживаешь связь с кем-нибудь из своих, прости за мой чертов французский, патетически тщеславных, бесповоротно эгоистичных сук подруг?

— Они никогда не были моими подругами.

— Даже Хлоя?

— Даже она. Она заблокировала меня быстрее, чем отменила культуру после ареста мамы. Знакомство с дочерью убийцы плохо отразилось на бизнесе ее папочки.

— Ее отец плохо влияет на свой собственный бизнес. Он обанкротился, поэтому она нашла себе сладкого папочку.

— Правда?

— Да, видел их однажды в Бостоне. Семьдесят лет и с больным сердцем, который не может справиться с виагрой. Любой может увидеть, как душа испаряется из ее тела, вероятно, она думает о том, чтобы отсосать этот морщинистый член для своего следующего Роллс-Ройса.

Это неправильно, но я хихикаю, не в силах сдержаться.

— Ты ужасен.

— Она тоже так сказала, когда я дал ей свою визитку и сообщил, что, когда он умрет, его сыновья отсудят у нее все, включая Роллс-Ройс. Так что все эти минеты напрасны. У нее нашлись и другие слова в мой адрес, но они так же важны, как и ее существование. Я их не помню.