Борис Бедный - Девчата
— А не обманешь?
— Петя, слово мое — закон!
Дементьев клятвенно положил руку на сердце. Успокоенный Петька слез с кровати, накинул тулупчик и, демонстративно не замечая Анфису, запустил на прощание руку в кулек с пряниками.
— До свиданья, дядь Вадим.
— Бывай здоров, Петя!
Дементьев, как взрослому, пожал Петьке руку.
— И охота вам возиться с ним? — осудила Анфиса, когда дверь за Петькой закрылась. — Нашли себе дружка!
— А у меня к таким ребятам особый интерес, — виновато сказал Дементьев, помогая Анфисе снять шубку. — Любопытный они народец! Вот и в одно время с нами живут, а другое уже поколение. Жить им дальше нас, умнее, чище… Ну, да мы об этом как-нибудь еще поговорим. А теперь вы посидите минут десять, я расчетец один прикончу, и чай будем пить. Ладно?
Дементьев поставил чайник на электроплитку и вернулся к логарифмической линейке. А Анфиса обошла комнату, провела пальцем по полочке над умывальником и убедилась, как и предполагала, что пыль там есть, и даже мохнатая. С решительным видом Анфиса засучила рукава своего красивого джемпера и взялась за уборку комнаты.
— Зачем вы? — обеспокоился Дементьев. — Мне, право, неловко…
— Считайте себе на здоровье и помалкивайте, — посоветовала Анфиса, уверенная в своем праве наводить порядок в этой комнате. — Поимейте в виду, я вас еще за кино не полностью простила!
Она затопила печку, по-своему переложила все вещи в тумбочке, подмела пол веником из еловых лап, вытерла всюду пыль.
Увлекшись вычислениями, Дементьев опять зафальшивил:
Полюбила меня не любовью…
— Что это вы там поете? — поинтересовалась Анфиса.
— Да вот привязалось сегодня с утра… Бывает с вами такое?
— Бывает.
— А… пряники вы тоже любите? — Дементьев живо схватил кулек и протянул Анфисе. — Я на первом курсе полстипендии на пряники тратил.
— Люблю! — призналась Анфиса, и они порадовались тому, что привычки и вкусы их совпадают.
Анфиса отыскала в углу комнаты рулон синей бумаги, накрыла ею тумбочку и полку над умывальником и даже вырезала ножницами по краям зубчики. А неказистый жестяной умывальник она замаскировала газетами, соединив их канцелярскими скрепками.
Глядя сейчас на Анфису, никак нельзя было поверить, что она всячески отлынивала от уборки комнаты в общежитии, когда наступал ее черед дежурить. Вот подивилась бы Тося, если б увидела, как старается лентяйка Анфиса! Она работала так увлеченно и самозабвенно, будто всю свою прежнюю, не очень-то правильно прожитую жизнь только и мечтала о том, чтобы убирать комнату Дементьева.
— Ну, товарищ технорук, закрывайте свою канцелярию! — решительно объявила она, когда чайник закипел.
Дементьев восхищенными глазами оглядел преображенную комнату:
— Вы — кудесница! У меня такое чувство, будто я на новую квартиру переехал. — Вконец покоренный Анфисой, он осторожно провел пальцем по зубчикам на бумажной скатерке: — А это зачем, если не секрет?
Анфиса смутилась, будто ее поймали на месте преступления.
— Для красоты…
Она попыталась вымыть руки, но в умывальнике воды не оказалось.
— Одну минуту! — воинственно сказал Дементьев, сорвал с гвоздя пустую жестянку и выбежал из комнаты. Вернулся он уже с умывальником, доверху набитым снегом — так, что крышка не закрывалась. — Вот! — торжествовал он победу. — Нет такого положения, из которого не было бы выхода!
Дементьев подержал умывальник у раскрытой печки, чтобы снег поскорей растаял. Помогая ему, Анфиса плеснула в умывальник кипятку из чайника, но снег что-то не спешил таять.
— Скрытый холод снеготаяния! — отыскал ученую причину Дементьев и повесил умывальник на гвоздь. — Нет такого положения…
Широким жестом он пригласил Анфису подойти и зачерпнул для нее снежной кашицы через верх умывальника. Сначала Анфиса, а потом Дементьев вымыли этой студеной кашицей руки и стали вытирать их одним полотенцем. Дементьев тщательно вытирал каждый палец и одобрительно поглядывал на полотенце, которое соединило его с Анфисой, перебросило между ними вафельный мост.
— Вы какой чай любите? — спросила Анфиса, на правах хозяйки наливая заварку.
— Такой же, как и вы! — живо ответил Дементьев.
— Тогда — крепкий.
— А где ж вы конфеты нашли? — удивился Дементьев. — Я их вторую неделю не мог разыскать.
— Ну, знаете, у вас в тумбочке…
— …черт ногу сломит! — подхватил Дементьев, они встретились глазами и расхохотались.
Отхлебывая крепкий чай, Дементьев в упор, не таясь, смотрел на Анфису, радуясь, что открыл в ней сегодня новые богатства и она стала для него теперь ближе, понятней и еще дороже.
Он отложил в сторону горстку конфет.
— Это мы Петьке оставим, не возражаете?
Легкая тень скользнула по лицу Анфисы. Она отвернулась от Дементьева и увидела бумаги и справочники, отодвинутые на другой конец стола.
— Так какая же у вас срочная работа объявилась?
— Тут вот какое дело… — нерешительно начал Дементьев. — Настала пора совсем по-новому в лесу работать. Стыдно сказать, ведь мы до сих пор не доводим до ума больше половины заготовляемой древесины…
Он спохватился и примолк, боясь сразу же смертельно наскучить красивой Анфисе инженерной своей сухомятиной.
— Я слушаю, — напомнила о своем существовании Анфиса. — Больше половины древесины не доводим до ума… А дальше?
Дементьев уверился вдруг, что он зря обижал Анфису и все его лесные заботы ей так же интересны, как и ему. Он благодарно улыбнулся Анфисе, отбросил все свои предосторожности и горячо зачастил:
— Одни наши костры на делянках чего стоят! А потери при сплаве, пересортица, отходы лесопиления… Чует мое сердце, обложат нас потомки за бесхозяйственность каким-нибудь высококультурным ругательством. Скажут, к примеру: ну и велюровые шляпы жили на земле в середине двадцатого века! И это вегетарианское для нашего слуха ругательство прозвучит тогда обидней нынешней трехэтажной матерщины… Анфиса, вы думаете когда-нибудь о потомках, которые придут нам на смену, беспристрастно и справедливо оценят всю нашу с вами жизнь и все наши дела?
— Н-нет, — призналась Анфиса. — Не приходилось.
— А я так частенько! Как что-нибудь приличное сотворю — так и думаю: это им должно бы понравиться, а как напортачу — стыдновато становится перед потомками. Это мне учиться в институте помогало, как-то ответственности за собой больше чувствуешь… Ведь что бы мы сейчас о себе ни говорили, какие мы хорошие да пригожие, это все с нами уйдет, а на земле останутся только наши дела, и потомки по этим делам будут судить нас и вынесут нам приговор — окончательный и бесповоротный, обжалованию не подлежит! За добрые дела похвалят, а за лесные художества наши взыщут с нас полной мерой… Нагнал я на вас страху?
