Татьяна Ковалева - С тобой навсегда
— Вы понимаете? — посмеивается Артур. — Значит, в следующий раз я точно выброшу курда из вагона!
— Брось, Артур! — уговаривает Петер. — Зачем тебе это нужно? Занимайся делом. Не лезь в вопросы политики. Это — грязно, и это — не твое…
— Какая уж тут политика! — хмыкает Артур. — Устроили из Германии приют.
Петер глядит на брата с сожалением. Чокается с ним — наталкивает на выпивку, рассчитывая этим «перебить» тему; кивает мне — дескать, не спеши составлять мнение об Артуре, поддержи компанию. Но я отказываюсь от спиртного, прошу налить мне минералки. Катарина выпивает, морщится… У меня такое чувство, что морщится она не от спиртного, а от того, что я отодвигаю свой стакан. Петер несколько удивлен, Артур сейчас не обращает на меня внимания — он занят своими мыслями.
Мне думается, разношерстная подобралась у нас компания.
Артур, выпив и закусив кружочком апельсина, действительно, забывает про курда, что так разозлил его в поезде, и вдруг пристально смотрит на меня:
— Значит, вот она какая — Люба, о которой ты мне говорил!..
— Да! Вот такая она! — Петер обхватывает меня за плечи, прижимает к себе.
Артур чему-то усмехается.
Мне кажется это вызывающим. Петер тоже удивлен. Катарина — в порядке. Она чувствует себя как дома: поворачивается туда-сюда на высоком табурете, подливает себе еще виски, достает из сумочки пачку сигарет.
Я вижу, как мрачнеет Петер, и хочу разрядить обстановку; заговариваю о самом нейтральном:
— Чем вы занимаетесь, Артур?
— Чем я занимаюсь? — он слегка осоловело смотрит на меня, выпивка начинает действовать. — Ах, вы об этом!.. — он заметно веселеет. — Сначала я продавал картины, потом — музыку. Но это было давно… Сейчас я покупаю картины и музыку…
— Извините, я не понимаю.
Он смеется, глядит на Петера:
— Я и сам ничего не понимаю. Но деньги откуда-то берутся. Значит, действую в верном направлении. Словом, искусством я занимаюсь… — он задумывается на секунду. — Да, это несомненно — искусством!
«Не очень-то он тактичен!»
Я начинаю нервничать:
— А вы, Катарина?
— Учусь в университете… — Катарина, глазом не моргнув, опрокидывает в рот выпивку.
Артур при этом издает такой смешок, что я понимаю — Катарина соврала.
В общем, я не в восторге от этой парочки. Петер тоже разочарован. И удивлен. Но все еще наблюдает.
— А вы чем занимаетесь, позвольте спросить? — Артур опять берет меня под микроскоп.
«Знает ли он, сколь больной вопрос мне задает?»
Я пожимаю плечами:
— Тоже учусь в университете…
Тут Петер не сдерживается и громко, раскатисто смеется моей находчивости. Смех этот означает, что Катарина посрамлена.
Катарина поджимает губки, делает глоток, потом затяжку. Молчит.
Петер берет Артура за плечо:
— Послушай, брат, ты сегодня какой-то не такой. Что-то я не узнаю тебя! Давай поговорим о музыке. Вот твой конек! Помнишь, ты рассказывал мне…
— О музыке? — перебивает Артур брата, грустнеет, смотрит на меня. — Тебе сейчас не до музыки.
Тут Катарина соскакивает с табурета:
— Нам, кажется, пора!
— Как пора? — удивляется Петер.
— Да! — кивает Артур. — Мы заходили всего на минутку. Посмотреть… Не будем нарушать ваш рай…
И они, обнявшись, удаляются. Не прощаются. Даже не оглядываются. Просто хлопает дверь и все… Может, здесь, в Германии, это тоже не возбраняется? Может, даже считается новомодным?
Мы минут пять молчим. Я никогда не видела Петера таким подавленным. Мне даже жалко его.
Он наливает себе в стакан на донышко выпивки, потом вспоминает про меня:
— Тебе плеснуть?
Я качаю головой.
Петер выпивает, говорит тихо:
— Извини за Артура!
— Не расстраивайся, — успокаиваю я.
— Что-то здесь не так… Не могу понять. Он не такой обычно! Такого я бы с тобой не знакомил.
— Может, весь секрет в девушке? — предполагаю я.
— В девушке?.. В этой?.. — у Петера как-то странно прищуривается левый глаз; Петер словно прицеливается… присматривается в мыслях к этой девушке. — Или в тебе?.. — теперь Петер смотрит на меня, смотрит так, будто видит впервые.
— В каком смысле? — не понимаю я, некий холодок пробегает у меня где-то под ложечкой — мне кажется, что-то важное решается сейчас в наших отношениях.
— Он же глаз с тебя не сводил, — грустно говорит Петер и отворачивается. — Он поедал тебя глазами.
Я не понимаю:
— Это хорошо или плохо?
Петер пожимает плечами:
— Главное, что мы любим друг друга. Так?
— Так… — неуверенно киваю я.
Петер выключает свет в барчике, и мы отправляемся в спальню. Сказывается прошлая бессонная ночь: едва накрывшись одеялом, мы погружаемся в глубокий сон. Лишь однажды я просыпаюсь ночью и отмечаю: мы с Петером лежим друг к другу спиной. Такого прежде не бывало…
Назавтра вечером они — Петер с Артуром — приходят вдвоем, слегка навеселе.
— Как учеба в университете, Люба? — спрашивает Артур, улыбается, подмигивает.
Я не могу еще угадать его настроя, поэтому отвечаю неопределенно:
— Все идет своим чередом.
Артур говорит Петеру:
— У нее такой интересный выговор! Я еще не слышал такого.
— И не услышишь больше нигде. Садись, — Петер кивает Артуру на кресло напротив меня, сам готовит коктейли.
Артур рассказывает, как они с Катариной вчера провели вечер. Катарина, бедняжка, перебрала и сегодня весь день мучается. Но говорят, это полезно иногда. Она с утра не выходит из ванной, отлеживается в теплой воде. А вчера в дансинге ее было не остановить…
Рассказывая все это, Артур постоянно как бы обращается к Петеру. Но поскольку глядит он все время на меня, мне кажется, что и рассказывает про Катарину он только для меня.
— Да. Так о чем это я говорил? — Артур открыто разглядывает мои колени.
Понятно, я тут же прикрываю их полами халата.
— О Катарине… — напоминает Петер; он достает из холодильника лед.
— Нет, еще раньше? — Артур разочарованно отводит на минуту от меня взгляд. — Вот, вспомнил! Эти проклятые турки и курды заполонили всю страну. Ты, Петер, спрятался в своем деле и не замечаешь ничего вокруг. А между тем посмотри, что творится в Германии… Гессен, Вестфалия — сплошные турки и курды. От них нет житья. В северных землях — ливанские беженцы. Устроили из Германии приют! А теперь еще албанцев принимаем… — Артур по этому поводу очень раздражен; но более всего его явно раздражают турки. — Люба, ты видела когда-нибудь турок? — Артур упирается взглядом в мою, ясно обрисовывающуюся под халатом, грудь. — Отвратительный, наглый народ!
