Измена. Во власти лжи (СИ) - Анна Томченко
— Прости меня, прости меня христом богом, прошу, прости.
Мне уже было абсолютно без разницы в кого верить.
Я просто понимал, что если потеряю Есению, то сердце моё останется с ней, а без сердца жить это ведь дерьмово.
— Прости меня, прости.
— Не прощу! Не сейчас… Но ты отдал мне детей. И за это я буду тебя уважать.
А мне казалось, что моё решение это просто показатель того, что я настолько её люблю, что готов пожертвовать всем, лишиться сыновей, только чтобы она поняла, что моя любовь не пустой звук.
И когда самое страшное время перед рассветом наконец-таки рассеялось, я вытирал слезы с её щёк и заглядывал в глаза, которые увидел чертову тучу лет назад в том разбитом автобусе.
И теперь я шептал ей о том, что есть ангелы не спят, ангелы не спят, потому что они среди нас…
Эпилог
Есения, полгода спустя.
— Ползи, — прошептал Тимур и упёрся указательным пальцем Матвею в пяточку.
Младший развернулся, посмотрел хмуро.
— Ползи, давай, — ещё раз подтолкнул Тимур брата к активным действиям, но Матвей был такой ленивый, это все искусственное вскармливание виновато, потому что вес младший набирал не по дням, а по часам, и поэтому он очень медленно учился переворачиваться, ползать, опираться на ручки. Но на самом деле это было абсолютно не важно, потому что никто его не торопил, никто не топтался рядом и не высчитывал время.
Я скосила глаза на детей. И вернулась к макету большой игровой, в которую мы решили переделать мансарду.
Нет, у нас не было все гладко, у нас не было все как в сказке. Это было тяжело, это было больно, и сейчас, возвращаясь назад на полгода, я не представляю, сколько сил понадобилось Рустаму для того, чтобы выдержать то моё состояние, ту мою агонию, мой страх, мою панику, мою зацикленность. И я была ему благодарна за то, что он нашёл в себе силы на понимание. Но это вовсе не означало, что верить я ему стала безоговорочно, и вопрос подвешенный с его секретаршей рассеялся в воздухе. Нет. Я просто вдруг поняла, что обижаться и дуться можно бесконечно, строить себе замки из песка, бежать, роняя тапки, забирать детей, но, наверное, там, где есть ненависть, не живёт любовь, наверное, там, где стараешься причинить боль близкому, любовь умирает, и, глядя на то, как Рустам, переступая через себя, согласился отпустить со мной детей, я вдруг поняла, что у него любовь живёт, а у меня умирает.
Именно вот это осознание, оно заставило меня остановиться и выдохнуть.
Но я не одела на себя розовые очки.
Я просто решила поступить как взрослый человек, и, возможно, не сегодня, не завтра, не через пять лет или лесчть я смогу без тяжести на сердце самой себе признаться, что он не предавал, и то, что у меня не болит.
Пока что у меня болело.
Несмотря на то, как Рустам относился ко мне, чуть ли не на руках носил, несмотря на то, что к концу декабря у меня появилось молоко, но его все равно было мало, несмотря на то, что Тимур перестал закрываться ото всех, что-то сам себе надумывать.
Я все равно не была бы уверена в том, что поступила правильно, но на самом деле судьёй мне выступит время, которое у нас будет и которое подведёт все результаты.
— Да ладно тебе, он ещё поползёт, что ты к нему пристал, — фыркнул Рустам, заходя в гостиную и держа в руке по большому бокалу с лимонадом.
— Ну, я просто жду, когда он со мной будет играть в футбол,— заметил лениво Тимур и растянулся на детском коврике, где Матвей выполнял новые акробатические для него номера.
Рустам наклонился, подал мне напиток.
Я, пригубив, поблагодарила его, мягко коснувшись кончиками пальцев его руки.
Мне казалось, что наше с ним взаимодействие, оно начиналось каждый раз с нового листа.
Да, не уйти это не значит простить и простить не значит остаться вместе, но я на самом деле старалась. Потому что как-то подспудно еще тогда, в момент, когда я услышала разговор с Аликом, я рассуждала о том, что есть мужчины, которые не изменяют. И да, когда я выходила замуж за Рустама, я была свято уверена в том, что он не изменит, но почему-то один разговор заставил меня забыть об этом.
И поэтому где-то на границе сознания билась одна единственная мысль, что он верный, а я все накрутила себе.
Рустам окинул взглядом гостиную, и посмотрел на меня глазами, в которых плескалась теплота.
Этому мы тоже учились заново, и поэтому я дико смущалась. Пряталась за опущенными веками. Но на самом деле конец приходит резко и неожиданно. И в этой истории предательства он случился самой короткой ночью когда Рус, зайдя в нашу спальню, впервые за полгода не спросил меня о том, может ли он остаться.
Он просто зашёл, скинул рубашку пижамы на прикроватный диванчик и лёг в постель. А когда я, замешкавшись возле двери спальни, застыла непонимающе, он протянул руку к своей тумбочке и вытащил средних размеров коробку.
— Что это?
Мы не прикасались друг к другу ещё полгода. Потому что у нас висело бремя обиды.
— Я же покупал тебе всегда сорочки, и мне сейчас показалось правильным тоже купить только новую…
Я медленно приблизилась к кровати, опустилась на неё и потянула за ленты. Отложила крышку на пол, и под мягкой тонкой бумагой оказалась белая атласная сорочка, короткая и с кружевными вставками.
Наша жизнь изменилась самой короткой ночью и во время перед рассветом, когда самые густые сумерки, Рустам шептал мне:
— Я люблю тебя до безумия, настолько сильно, что сам себе завидую, настолько жадно, что не верю в случившееся…
Он прижимал меня к себе, проходился пальцами по моему телу, оставляя отпечатки, а его губы клеймили мою кожу. И в какой-то момент в этих самых густых сумерках спираль напряжения, обиды, боли, которая скручивалась в нас обоих, зазвенела, лопаясь.
— Я тебе все равно ещё не верю, — хрипло шептала я, выгибаясь от его прикосновений, запрокидывая голову назад, жадно дыша и глотая тёплый воздух в спальне.
— Но я уверен,
