Всего лишь измена (СИ) - Соль Мари
— Да, — отвечаю, и сам себе верю. Вот только теперь это уже не имеет значения. Не моё мнение стоит во главе, а её.
— Ну, короче, мужик, чё тут скажешь? Я тебе не завидую, — Толик вздыхает.
Я уже рассказал, что мой страх воплотился. Что в город вернулся её настоящий отец, Богачёв.
— Да уж, завидовать нечему, — держу я стакан и смотрю на него, будто там, в запотевшем стекле ожидает ответ, — Когда твоя женщина мутит с другим! И этот другой не какой-то совсем посторонний мужчина. А тот, кто вполне может стать её мужем.
Злость разбирает меня. Охота его опрокинуть, этот стакан. Сжать в кулаке, чтобы треснул, чтобы осколки порезали кожу. И боль, настоящая, затмила душевную боль…
— Слушай! Ну, вот я бы сперва вытряс правду из Витки. Ведь одно дело, видел своими глазами. Другое дело, что скажет она? Разве тебе не интересно? Мне было бы интересно! — пытается Толик примерить мою незавидную роль.
— Интересно, конечно! — вздыхаю, — Я боюсь, понимаешь?
— Чего? — его пристальный взгляд так участлив. И я так хочу рассказать ему всё. Но слова не идут, в горле ком. И в молчании слышится то, что не в силах озвучить.
Я боюсь потерять Виталину. Когда она скажет в глаза, что уходит! Бросает меня. Что уже рассказала про Майю. И Майке расскажет о том, кто отец. Заберёт Антона, подаст на развод. И уйдёт к Богачёву. А что ему сын? Ведь богат! Может позволить себе воспитать и чужого. Дашь на дашь, как говорится. Я все эти годы растил его дочь, а он дорастит моего сына.
«Бред, это бред», — я машу головой и пытаюсь стряхнуть эти мысли. Они не уходят! Засели занозой внутри. Не могу ни о чём больше думать. О ней! Лишь о ней. Почему-то уверен, почти целиком, что уйдёт, что оставит. Насколько она была сильно в него влюблена? Никогда не любила меня также сильно. А, быть может, вообще никогда не любила. Говорила «люблю» просто так, чтобы я успокоился. Была благодарна, не более! Есть ведь за что…
Знаю, перед смертью не надышишься. Но я так хочу надышаться ею! Уж если нам суждено развестись, урву у судьбы свой заветный кусочек, отсрочу смертельную казнь…
Толик, как будто почувствовав всю мою боль, тянет руку, сжимает запястье своей пятернёй:
— Ты знаешь, я, если чё на подхвате. Если морду набить, или хуй на стене нацарапать. А так… Чё советовать, хер его знает? Скажешь так! Выйдет боком. В общем, — он делает долгий мучительный выдох, — В общем, делай, как сердце велит.
А что мне велит моё сердце? Оно заклинает молчать.
— Значит, буду ждать, пока сама не расколется, — делаю вывод.
— Выдержишь столько? — с сомнением щурится друг.
— Посмотрим, — я делаю долгий глоток, ощущаю, как пиво вливается горечью в мой организм, — Ещё неизвестно, сколько она сможет выдержать? Или теперь на два фронта готова трудиться.
Я сжимаю стакан и так шумно его опускаю, что Толик хватает меня за рукав.
— Не кипятись! Может, Комара подключить? — говорит он, имея ввиду Комарова, — Пускай подкоп под него сделает? Наверняка, ведь есть чем ему пригрозить.
Хорошо иметь друга в подобных кругах. Правда, мы с Толиком оба — законопослушные. Так что к Комарову обращаемся только за информацией. Его фамилия с детства давала нам почву для шуток. «Комар пропищал», «Комар носа не подточит», «Комариный укус», — и тому подобные фразочки вечно бесили Андрюху. Ну, а кто виноват? У нас с Толиком такие фамилии, что и не придерёшься. У Дымцова особенно нечего выдумать! Оставался один Комаров.
— Да какой там? — кривлюсь я, противно даже от мысли копаться в чужой подноготной, — Ну, чё я могу раскопать? И зачем? Дело не в нём, в Виталине.
Зарецкий досадливо хмыкает:
— И чё? Без боя отдашь?
«Без боя», — повторяю я мысленно. Я боролся! Так долго. Это словно узнать, что война была проиграна тобою. Спустя много лет после мнимой победы.
— А чего мне её, привязать к батарее? — усмехаюсь, — Если за двадцать лет жизни со мной эта заноза не вышла, то без толку всё.
Как ни стыдно признаться, но я начинаю смиряться с тем ходом вещей, что всем нам предстоит пережить. В самом деле, что делать?
«Если любишь, то нужно её отпустить», — шепчет разум. Выбор за ней. И каким будет он, этот выбор, я уже подсознательно чувствую.
Чувствует, кажется, даже мой друг:
— Это да, — он вздыхает, — Я, признаться, сам думал, стерпится слюбится.
Мне становится даже смешно. Как наивны мы все, мужики! Что там, в бабской душе, хрен их знает.
— Не стерпелось, видать, — в унисон своим мыслям шепчу, — Не слюбилось.
По дороге домой я всё думаю. Примеряю и этак, и так. Ну, допустим, развод? Я смирюсь! Как-нибудь. Дочь уже взрослая. Новость эту воспримет спокойно. Жалко Антоху! Ведь это — мой сын.
Подумав о нём, совершенно отчётливо, я понимаю. Не отдам! Ни за что. Если бы Вита ушла просто так, в никуда. Но она отдалась Богачёву. Пускай! Сама отдалась. А Антоху ему не отдам ни за что! Это всё равно, что отрезать кусок от себя самого и скормить его дикому зверю. Этот зверь уже сыт! Его бы в железную клетку. Может, и прав был Толян? Подкопать, докопаться. Наверняка, у Никитушки рыльце в пушку…
Пока еду домой, успеваю себя накрутить. Я так зол на неё, что готов спать в своём кабинете. Лишь бы не рядом с изменщицей! Но… стоит увидеть Виталю. Неизменно сидящую под ночником в нашей общей постели… Как злость моментально проходит, оставляя достаточно места для нежности.
Витка сидит, согнув ноги в коленях. Читает. А что? Ну, конечно! Любовный роман. Эти её бесполезные книжечки вызывают усмешку. Но в этот раз я не смеюсь. Волосы ярко блестят под рассеянным светом. Глаза под очками внимательно смотрят в раскрытую книгу, а губы беззвучно читают написанный текст.
Какое-то время смотрю в приоткрытую дверь нашей комнаты. Про себя улыбаюсь. И делаю вдох.
— Рыжик, не спишь? — говорю я, войдя.
Она, распрямив ноги под одеялом, бросает:
— Жду, когда муж вернётся с работы.
«Муж, я пока ещё муж», — успокоено бьётся под кожей.
— Без него не уснёшь? — улыбаюсь.
— Без него? — говорит удивлённо.
Я раздеваюсь, сажусь на постель.
— Так что там за горе у Толика? — интересуется Витка.
«У Толика», — думаю я. Как бы ни так!
— Щас, Антохе дам чертей и вернусь! — заверяю её и, надев вместо джинсов домашние шорты, встаю.
Сын, как обычно, не спит. Я делаю втык, пригрозив отключить интернет. И отправляюсь в санузел. Тёплый душ освежает, смывает остаточный след грустных мыслей. Всё это потом, не сейчас! А сейчас мы пока что — семья. И сегодня обычный супружеский вечер. Правда, придётся соврать про Толяна. Надеюсь, что он не обидится?
Собравшись с духом, я возвращаюсь назад, в нашу спальню. Надежда на то, что Виталя внезапно уснула, глупа. Она ждёт! В нетерпении тычется в книжку. Но стоит войти, как кладёт своё чтиво на стол.
— Зарецкому жена изменяет, — выдаю на ходу.
От изумления Витка теряет дар речи. Я не смотрю на неё, не хочу уловить перемены в лице. Типа: «Надо же! И Зарецкому тоже?».
Наконец-то она отвечает:
— Кошмар!
«Да уж, кошмарнее некуда», — хмыкаю я про себя.
— Вот и я говорю, что кошмар. Столько лет вместе и на тебе, — решаю озвучить. Имея ввиду, само собой, нас!
— И что Толик думает делать? — пытает Виталя.
«А вот это уже интересный вопрос», — усмехаюсь я мысленно. Ложусь на постель, накрываю себя одеялом. Что тут скажешь? Хоть в одном я могу быть с ней честен.
— Он ещё не решил, весь в сомнениях, — отвечаю.
Виталя сползает, пыхтит, опираясь спиной о подушку. Кажется, ей уже опостылел любовный роман? Теперь речь о ней! А вернее, о мнимой изменщице, Ане Зарецкой. Да простит меня Анька…
— Ну, а он так уверен? — вставляет, — Может быть, это не правда ещё?
Я вздыхаю. Хотел бы я, чтобы это было неправдой.
— Вероятность, процентов 85 %, - говорю, приуменьшив. Как по мне, все 90!
— Ну, 15 % — немало! — пытается Вита себя обелить, — Надо бы с ней обсудить, припереть её к стенке.
