Ржавчина - Виктория Юрьевна Побединская
Моя рука в его руке, и мы парим среди городских улиц, тонущих в закатном море. Оставляем позади светящиеся вывески Плазы, в красном золоте опавших, но так и не припорошенных снегом листьев, проносимся мимо металлических скелетов парковки, напротив которой примостилась баскетбольная площадка, балансируя где-то на границе между Ржавым городом и Ньюпорт-Ньюс. Мне совершенно все равно, куда Август меня ведет. Наш путь, как путешествие – когда покупаешь билет лишь в один конец, не думая о том, где сбудется твое «завтра». Но именно в этот миг я осознаю, что наконец плыву, живу, дышу, а не тону в этой странной штуке под названием «жизнь». Впервые за последние несколько лет ею наслаждаясь.
– Это здесь!
Я осторожно шагаю по бетонным ступеням разрушенной девятиэтажки, перепрыгивая через битое стекло и мусор, следуя за Августом. Моя ладонь в его, горячей. Мы достигаем последнего этажа, а потом еще немного вверх, по тонкой железной лестнице. Август достает из кармана ключ от замка, и я успеваю на секунду задаться вопросом, зачем кому-то вешать его сюда, но не успеваю спросить, потому что мы оказываемся на крыше.
Чтобы прочувствовать все величие Ржавого города, нужно просто посмотреть на него со стороны. На эту бетонно-ржавую громадину, что словно фрагмент совсем другого мира раскинула свои улицы – артерии в разные стороны. Это город-разруха. Он беден и убог, но несмотря на это, по-своему органичен и красив. Особенно сейчас, в лучах багряного заката. Цветах Августа. Это его мир.
Но если повернуть голову, увидишь совсем другой. Царство стекла и бетона. Ровных дорог, ярких указателей и светящихся вывесок. Оплот благополучия и стабильности. Но здесь, у Плазы, эти два мира встречаются. Как наши руки, соединенные переплетёнными пальцами. Я ощущаю, как бьется пульс в его ладони. Тук-Тук-Тук. Ветер подхватывает эту незамысловатую мелодию, разнося ее по вечернему городу.
– Туда посмотри!
На вершине холма, в месте, принадлежащем Ржавчине, стоят жилые дома. Кирпичные коробки со стальными каркасами, уходящими в небо, но главное не они – стены. Расписанные, словно настоящие картины.
– Большая часть рисунков сделана не местными, – улыбнувшись в ответ на мой восхищенный вздох, поясняет Август. – Пару раз в год сюда приезжает кто-нибудь из большого города, и появляется новый рисунок. Мой любимый вон тот. – Он протягивает руку, указывая на набросок старика в шапке, смахивающей на рыбацкую. В руках у него огромная ящерица, чей хвост оплетает два этажа. – Приглядись к самому краю.
И я действительно вижу, что от кончика хвоста вверх бегут черные буквы, образуя фразу: «Пока дышу, буду пытаться».
– Это наша с Сетом работа. Не рисунок, нет, – смеется он. – Надпись. Мы набросали ее пару лет назад, и только спустя год я увидел, что какой-то художник вписал слова в свою картину. Прикольно, да?
Да. Как будто даже уродливое может быть красивым. Есть в этом всем философский смысл.
– Это место конечно дерьмо, но, наверное, в этом и заключен парадокс, – говорит Август. – Даже сейчас я люблю его по-своему.
И я тоже.
Люблю…
Потому что когда он рассказывает обо всем, кажется таким воодушевленным и юным, что я не могу перестать видеть в нем мальчика из моего детства. Того самого, что дня не мог прожить, не поделившись со мной новыми открытиями и секретами.
А теперь он вырос. Теперь ему ничего не стоит притянуть меня к себе рукой, обнимая. Прижаться горячими губами к виску. Август не из тех, кто ждет разрешения. Он действует порывом. И больше всего на свете я жду, когда он снова меня поцелует, как в тот раз.
Я достаю из кармана телефон, по привычке открывая мессенджер, но не успеваю набрать вопрос, Август закрывает экран ладонью, вынуждая не прекращать с ним разговаривать, а потом телефон и вовсе исчезает из моих рук, перемещаясь в задний карман его джинсов.
– Пожалуйста, – просит он, уже не в первый раз поднимая эту тему.
Я могла бы снова пуститься в объяснения, даже показать томограмму собственной гортани, на пальцах рассказав, почему бесполезно ждать, что мой голос восстановится и станет прежним, и почему я не хочу слышать его таким, каков он сейчас, но на этот раз уступаю.
– Твои родители, – спрашиваю хрипло, развернувшись к Августу вполоборота.
– Отец все там же, – отвечает он совершенно ровно. – А мама умерла. С сердцем после того, как отца посадили, начались проблемы.
– Прости.
– Не извиняйся. Ты ведь не знала. Я бы и сам как-нибудь рассказал, просто повода не было.
– А на что вы живете?
Задавать такие вопросы до колючей чесотки неудобно, но я не могу не спросить.
– Пособия, – отвечает Август. – Мои заработки по мелочи. Плюс Джулс работает сиделкой в частном доме престарелых. Внук одной из ее бабуль, кстати, помог тогда оформить опеку. В общем порядке суд бы наверняка не позволил. Но мы все равно перед социальной службой стараемся не светиться. Здесь, конечно, никто не донесет, но всё же.
Здесь никто не донесет? С губ буквально срывается:
– И ты реально им доверяешь?
Август хмыкает, качая головой.
– Ты считаешь отбросами тех, кто живет здесь, лишь потому, что они, – он делает паузу, – здесь.
Мои щеки тут же вспыхивают.
– Не правда.
– Правда, Лягушка. Вспомни себя полгода назад. Да вы антисептиком после нас протирали парты.
Мне становится так стыдно, что я готова под пол провалиться.
– Здешние люди другие. Да, они не прочь нарушить пару-тройку правил. Да, криповатые и творят много. Но своих не предают. Потому что знают, что бывает за предательство.
– Ты поэтому не рассказываешь о нас Сету?
Август отворачивается.
– Все сложнее.
Я хочу заставить его объяснить, но он уже протягивает руку.
– Идем. Скоро стемнеет, а нам еще надо добраться до твоего дома.
Мы спускаемся, и вдруг я замечаю сбоку какое-то шевеление.
– Гляди, – показываю я Августу, останавливая его за локоть.
Сбоку дороги крадется енот, а за ним еще один, дыша первому едва ли не в хвост.
– А, да, – смеётся он. – Хулиганы Ржавого города. Их поразвелось тут, когда супермаркет неподалеку устроил большую мусорку. Вон там, – показывает он рукой в сторону. – Иногда они даже к нам домой заходят. Главное двери и окна открытыми не оставлять, а то перевернут все, до чего только
