Татьяна Веденская - Искра для соломенной вдовы
– Как посмотрят на женщину за тридцать, если у нее коленки замазаны зеленкой? – подумала я и одела мамины панталоны. Пусть занозы впиваются в этот образец чулочно-бетонного производства отечественных фабрик. Тут не то, что занозы, тут и швейная игла могёт и поломаться. В общем, процесс пошел. Я налепила на канцелярский клей все найденные паркетины. Пусть подержатся хоть день. Меня в их опадании уже никто не сможет обвинить. Я перекинулась на белье.
– Всех рецидивистов – к расстрелу! – объявила я приговор и включила кран. В ванной набралось вещей так на пять-шесть стирок в машине при полной загрузке. Между прочим, моя полная загрузка стиралки – это вам не хрен собачий. Я запихиваю в барабан пару спальных комплектов. Щели протыкиваю детским бельем. А сверху допихиваю вдогон пару маминых ночных рубашек и тройку своих пижам. Чтобы конструкция закрылась, ее рекомендуется пару минут с силой трамбовать ногой, упирая руки в край бака. И это все будет соответствовать рекомендации изготовителей машины – максимальная загрузка – пять кило. А много ли весит сухое белье? В общем, пока все обходилось. И сейчас объем лежащего в ванной барахла превышал описанный выше раз в пять-шесть. Я включила воду, отрегулировала температуру и равномерно присыпала залежи стиральным порошком.
– Теперь пылесосить. А потом разложу чистые вещи с кровати по шкафам, – я ухватилась за пылесос.
– Ой, надо музыку сделать погромче, – решила я. Ведь пылесос – вещь громогласная, особенно мой. А я люблю скакать по квартире под музыку. Радиола загрохотала.
– «Ай-нэ-нэ-нэ-нэ, а я красавица, Ой нэ-нэ-нэ-нэ, коса до пояса», – очень правильная песня. Прямо про меня. Я скакала и перлась от процесса, уже начавшего меня радовать, но тут мое ухо поняло, что его что-то напрягает. Я недовольно отключила пылесос и сделала оглушительность музыки поменьше.
– Так и есть – звонок! – не иначе, соседи пришли ругаться. Ну нет, не дамся. Я в своем праве, до одиннадцати часов вечера могу тут хоть лезгинку изучать под барабаны!
– Что надо? – распахнула я дверь и остекленела.
– Здесь не проживает?… – на автопилоте проговорил Руслан и присоединился ко мне. В смысле, тоже остекленел. Немая сцена «к нам едет ревизор» – отдыхала.
– Что ты здесь?…. – я не смогла закончить.
– Я ….я…э… – Он смотрел на меня так, словно я походила на начавшееся землетрясение.
– Зайдешь? – решила я проявить вежливость.
– Здравствуй, Оля, – как-то сипло пробурчал он и опал на стену. Он держался рукой за дверной косяк и не отрывал от меня глаз. На лице застыло выражение измученности и неземной усталости.
– Здравствуй, Руслан, – шепнула я и впала в истерику. Еще бы, он в шоке. Да при виде меня птицы бы умирали на лету от разрыва сердца! Голая, в авоськообразном лифчике и маминых панталонах, красная, вместо косы – сход ведьм у лысой горы, с руками в стиральном порошке. Ой, я стою с пылесосом в руках.
– Ну зачем я пошла открывать дверь! Лучше бы я умерла! – в ужасе прошипела я. Это же надо, чтобы так не везло!
– Я так тебе отвратителен? – отпрянул Руслан.
– НЕТ! Стой! Проходи! Чашечку кофе? Может, выпьешь что-нибудь? – бормотала я, пытаясь заманить мое видение внутрь.
– Я бы выпил, – внезапно согласился он и зашел внутрь. Я заметалась. Срочно надо нарыть с недрах разбомбленной мною квартиры бухла. Любого, пока он не ушел.
– Можно просто воды, – каким-то охрипшим голосом сказал он.
– Ты что, болен? – Испугалась я. – У тебя нет температуры? Я сейчас измерю, ложись. Я сделаю чаю.
– Не бегай, я не болен, – он схватил меня за руку.
– Но ты весь красный, – уточнила я мотивы своего поведения.
– Ты тоже. Красная и голая. Ты всегда так открываешь дверь? Или ты кого-то ждала?
– Кого? Разве что остальную группу бабок-ежек. У меня тут слет. Временно исполняю роль Лысой горы.
– Я без тебя жить не могу, – внезапно ляпнул он и принялся сдирать с меня лифчик. Я против не была, но не понимала, как технически можно что-либо продолжить после моей уборки. Но он не стал привередничать.
– Я не могу без тебя. М-м-м. – Мы целуемся, ура! Целуемся прямо с пылесосом в руках. Прямо на приклеенном паркете.
– Как я мог тебя упустить. Твоя грудь, – да-да. Это мы уже проходили.
– Руслан, пойдем. Руслан, Руслан. Как хорошо, что ты пришел. У меня нет никакой еды, И выпить нет, но это не важно.
– Помолчи, глупая женщина. Ты хоть понимаешь, как меня извела?
– Я? – Поразилась я.
– А кто? Господи, я так тебя искал, и вот ты встречаешь меня абсолютно голой. Невероятно!
– Ну, не совсем, – попыталась восстановить справедливость я. Но не успела, так как в этот момент, как оказалось, мы уже занимались любовью. За поцелуями, за теплотой его рук, за жаром его прикосновений я не заметила, как оказалась прямо поверх всей кучи условно чистых вещей рядом с наполовину (нижнюю) голым Русланом. И тут он вонзил своего огнегривого коня. Или как там принято говорить. И чувствовать. А проще говоря, он навалился на меня всей своей двухметровой сытно кормленной мужской массой, соединился со мной единственно возможным со дня сотворения мира способом и сделал меня своей женщиной. Отчего последние остатки разумных мыслей покинули мою бестолковую голову и в ближайший час не возвращались. На этот час я потеряла право называться Homo Sapiens, так как способность мыслить разумно у меня исчезла. Я плыла в облаке ощущений. Мне тяжело дышать, это прекрасно, потому что мне из-за него тяжело дышать, из-за его тяжести, однозначно и навсегда подчинившей меня себе. Я ничего не вижу, кроме его глаз, обжигающих меня и приказывающих мне подчиниться. Я подчиняюсь и восторг охватывает меня. Я чувствую запах его кожи, он пахнет пряной травой из маминого запаса, не помню, как она называется. Запах чуть с кислинкой, но меня он завораживает. Я, как пчела, иду к источнику, зная, что там нектар и нахожу его там. Я ощущаю на своем теле его руки, жадно ощупывающие свое вновь приобретенное богатство. Он делает все, как хозяин, и я не возражаю.
– Я так долго тебя ждала.
– В следующий раз, если я не звоню тебе, вспомни, дорогая, что и у тебя тоже есть пальцы.
– Я не могла.
– И я не мог. – Он замолкает и целует меня. Он целует меня всю, прикасаясь губами к моим изгибам. Я лежу зажмурившись, я боюсь открывать глаза. И с закрытыми глазами я прекрасно вижу его растрепанные волосы, его бледное напряженное лицо, погруженное глубоко в себя. Он идет по дороге наслаждения один, двигаясь быстрее и быстрее. Ритм и силу ударов он назначает сам, делая меня лишь инструментом его воли, лишь источником его наслаждения. Глаза его закрыты, он смотрит внутрь себя. Мышцы лица сводит судорога, челюсти напрягаются, его руки с силой впиваются мне в бедра, заставляя еще глубже открываться перед ним, еще покорнее подчинять себя его пульсации. Он не видит меня, не слышит, не знает. И мне было бы до одурения обидно, что он не видит меня, если бы я не знала, что там, глубоко внутри него живу тоже я, и он преклоняется передо мной, перед моей властью подарить ему то, чего ни один другой смертный подарить не в состоянии. И что, когда он открывает глаза и падает обессилено рядом, то тянет руки ко мне, губы ко мне и шепчет:
