Его другая - Элла Александровна Савицкая
Пока едем, он крепко сжимает мои пальцы, а сам смотрит в окно.
— Заходите, — суетится мама, — я даже не знаю, как Вас благодарить, Давид. Если бы не Вы….
Всхлипнув, она идет в ванную, а мы проходим в кухню. Оба молчим. Дав тяжело садится на стул, я встаю напротив него, а он обнимает меня за талию.
— Ты как? — спрашивает, задрав голову.
Убираю волосы с его лба и пожимаю плечами.
— Если бы не ты, было бы гораздо хуже…
Дверной замок щелкает, слышатся шаги, а потом на кухню заходит папа. Молча окинув нас взглядом, опускается на стул и роняет лицо в ладони.
Он приехал в отделение раньше мамы. Увидев меня и Гену, смотрел на нас несколько секунд, словно не верил, а потом бросился на него с кулаками. Кричал что-то, но я не слышала, потому что забилась в угол и зажала руками уши, а его разнимали уже полицейские.
— Пришёл? — шипит мама, возвращаясь на кухню. Вырывает меня из рук Давида, прижимает к себе одной рукой, а второй тычет в папу пальцем, — скотина ты, Витя! Это ты виноват, ясно? Домой всякую шваль водил. До чего чуть дочь свою не довёл?
Папа поднимает голову и вперившись в неё озлобленными глазами, встаёт со стула.
— Да это ты, Марина! Ты! Сутками шляешься где-то вместо того, чтобы за детьми смотреть. Мужика нашла себе, а на дочерей хер положила!
— При чём здесь это? — вскрикивает мама, — Ты её отец, должен был оберегать! Не видел что ли, как этот твой дружок смотрел на неё? Такое с первого раза не происходит. Оля в полиции сказала, что он уже пытался с ней сблизиться, да, Оля? — поворачивается ко мне.
Киваю, пятясь назад и сбрасывая с себя руку мамы. Глаза снова жгут слезы от их криков и взаимных обвинений. Я и от прошлого потрясения ещё не пришла в себя, а они опять начинают. Даже Давид их не смущает.
— Вот видишь! А ты не замечал ничего, глаза только заливал!
— Рот закрой, Марина! Надо было не ёбаря себе искать, таскаясь от меня налево, а дома сидеть с дочками, тогда бы ничего не случилось.
Ком в горле становится невыносимее, я вжимаюсь в подоконник бедрами и просто хочу исчезнуть. Крепко зажмуриваюсь, чтобы не видеть искаженные злостью лица любимых родителей.
— Если бы ты не пил, ничего бы не случилось! Неужели не понимаешь? Во всём только ты виноват! Ты!
— Ты жена, твою мать! Ответственность на тебе!
— С чего только на мне? Удобно да, переложить на другого человека, а сам?
Резкий удар по столешнице вынуждает меня вздрогнуть, а крики прекратиться.
— Вы оба неадекватные что ли? — наполненный тихой яростью голос Давида заставляет меня открыть глаза. Дав встаёт со стула и нависает надо ними обоими, как коршун, — Да вы же оба виноваты! Хоть один из вас после случившегося поинтересовался у Оли каково ей? Вы — нашли отдушину в алкоголе, — смотрит на папу с презрением, — а Вы, — поворачивается на маму, — в другом мужчине. А кто из вас подумал как справляются с ситуацией в семье ваши дети? У Алисы хотя бы была Оля, а у Оли кто? К кому ей было прийти и сказать о том, что к ней пристаёт взрослый мужик, если вам обоим на неё насрать? — С каждым словом его голос становится громче и припечатывает нас всех троих к полу. — Я предупреждал тебя перестать бухать, — полный ненависти взгляд полосует лицо отца, — к чему это могло привести? Если бы он сегодня её тронул, что бы ты делал?
Мама судорожно втягивает воздух, оборачиваясь ко мне и топя меня взглядом, полным вины.
— Вы повесили на своего ребенка непосильную ношу, и сейчас вместо того, чтобы оба у неё просить прощения, продолжаете сыпать обвинениями друг в друга. Вы не заслуживаете такой дочери, как Оля. Оба не заслуживаете!
Потянувшись ко мне, Давид осторожно тянет меня за руку и прижав к себе, выводит из кухни.
Проводит в комнату, сажает на кровать и опускается рядом. А меня прорывает. Начинаю плакать, пока он обнимает меня и целует волосы. Молча даёт мне возможность выпустить на волю все эмоции, которые на меня сегодня обрушились.
Его мобильный уже в который раз за вечер вибрирует в кармане, но он снова не отвечает. Не знаю, как он ушел из дома и почему, но если бы не он….
Крепче цепляюсь деревянными пальцами за его футболку и вжимаюсь в его шею. Давид тянет меня на себя, опирается спиной на стену и долго-долго держит в своих руках, пока я не успокаиваюсь.
Лежу на его груди, слушая, как размеренно бьётся его сердце. Такое родное и близкое… а на самом деле чужое. Не моё и никогда моим не будет.
Прикрываю глаза, а потом едва заметно вздрагиваю, когда снова слышится вибрация.
— Ответь, — приподнимаюсь, — наверное, твои родители волнуются.
— Потом. Ложись обратно.
Я ложусь, потому что сама этого хочу. Сегодня можно.
Мы перекладываемся иначе. Давид ложится на бок и обнимает меня со спины, пока я, умостившись в его руках, смотрю в одну точку.
Внутри всё звенит, эхом отдаваясь в голове. Мыслей нет. Они все разлетелись, сосредоточившись только лишь на том, что я чувствую. А чувствую я тепло тела Давида. До дрожи в пальцах любимый запах. Его тихое дыхание.
— Мне жаль, Оль, — через какое-то время произносит он, касаясь губами моего затылка.
Я понимаю, что сейчас он не про Гену…
— Тебе влетит за то, что ты ушёл, — отвечаю тихо.
— Мне все равно.
Поворачиваюсь в его руках и трогаю напряженные скулы. Он прикрывает на миг глаза.
— Как ты всё объяснишь? Ты оставил Ани, гостей… Твои родители не поймут.
— Это не важно.
— Спасибо тебе… — шепчу задушенно.
— Оль, — замолкает, а у меня сердце навылет колотится, когда смотрю в его глаза, — я тебя…
— Не надо, — быстро переношу пальцы ему на губы и накрываю их, — пожалуйста, не надо. Всё изменилось. С того момента, как я увидела её, всё больше не так, как раньше.
По лицу Давида проходит тень.
— Знаю.
— Раньше, — произношу то, что разъедало мысли, пока я ехала домой, — раньше она была просто девушкой, далекой, незнакомой. А сегодня, когда я увидела её рядом с тобой… увидела вас вдвоём и представила, что всю оставшуюся жизнь она будет твоей
