Татьяна Тронина - Мода на невинность
Ей хотелось свести нас – явно возрастная привычка к сводничеству, усугубленная уходом Акима Денисовича. Чем еще заняться бедной женщине, как не испортить жизнь другим людям?..
Я посмотрела на Инессу – она ответила мне ласковым, рассеянным взглядом и тут же снова повернулась к Нику, они что-то обсуждали вполголоса.
Странно они смотрелись рядом, странно и даже как-то нереально – потому что редко когда можно увидеть столь красивых людей вместе, разве что в кино. В голливудском кино.
Инесса была похожа на золотую статуэтку, она вся светилась мягким медовым блеском: волосы, ресницы, глаза, помада и румяна – все было золотистого оттенка, платье из тонкого трикотажа с металлическим желтым блеском, длинные ногти – словно пластины из драгоценного металла, так и хотелось прищуриться, чтобы разглядеть на каждом ноготке пробу высшей категории.
Она была слишком хороша для Тишинска, для этого дома, для этой гостиной, хотя и вполне приличной по здешним меркам, но первый раз ее присутствие здесь не показалось мне нелепым – рядом сидел Ник. Пара юных богов, спустившихся с Олимпа на землю...
– А кто Ник по профессии? – шепотом спросила я Виргиния.
– Что, вы не знаете? – удивился тот. – Как такое можно не знать... Ник – великий танцор, у него своя школа в Бруклине!
– Да, хорошо там, наверное, в этом Бруклине! – мечтательно протянула тетушка, все еще держа в руках полную рюмку, но тут же спохватилась, преисполнившись патриотизма: – Не хуже, чем у нас.
– Будет тебе, Виргиний, – усмехнулся Ник и так повел плечом, что сразу стало ясно, что к танцам он имеет самое прямое отношение. – Да, я танцую, и танцую неплохо, но до Большого театра мне еще далеко. А скажите-ка, мои новые русские друзья, не осталось ли от дедушки каких-нибудь фотографий?
– Да-да! Не осталось ли от него... – Виргиний сильно оживился, но Ник одним взглядом потушил его эмоции и вяло продолжил: – Я тоже храню фотографии моего дедушки, хотя он меня и не признавал... Он был хасид, а я даже шабад не признаю...
Я хотела спросить про обрезание, но вовремя промолчала.
– Осталось, – просипел Филипыч и, кряхтя, поднялся со стула. – Сейчас принесу. Степановна, у тебя тоже есть какое-то барахло...
– Да, этажерка у меня от Николая Александровича! – возбудилась Молодцова. – Идемте, голубчик, в мою комнату...
Виргиний хотел было отправиться вслед за Ником, но что-то его остановило.
– Это очень трогательно, – сказал он, надув губы, словно собираясь пустить слезу. – Встреча с прошлым и все такое...
Но остальные бросились за Ником – наверное, очень хотелось посмотреть, как тот будет реагировать на вещи покойного родственника.
Я осталась сидеть за столом – от двух рюмок «Джонни Уокера» у меня зашумело в голове.
– Ну и гадость это виски... – пробормотала я, с отвращением глядя на бутылку, стоявшую на столе. – Наш самогон и то лучше.
– Вы пьете самогон? – учтиво спросил Виргиний, придвигаясь ближе.
– Однажды удалось попробовать рюмочку... уж не помню, кто меня угостил, – сказала я, пытаясь на стуле отъехать от него подальше.
– Почему вы так неприступно держитесь? – обиделся Виргиний. – У вас есть бойфренд?
– Бойфренд? Нет, ничего подобного у меня нет...
– А-а, я таки догадался – вы просто русская девушка, которая недотрога и ведет себя целомудренно? – обрадовался Виргиний. – Я слышал о такой особенности женщин в России! Но меня не надо боятся, я с самыми серьезными намерениями!
Я хотела было сказать Виргинию, что он совсем не в моем вкусе и что ни вера, ни национальность, ни разные континенты совсем тут ни при чем – направление моих мыслей самое что ни на есть гуманистическое – просто он дурак, и все тут. Но не сказала, тут же сообразив, что Виргиния это не убедит. Он был о себе очень высокого мнения и сильно бы удивился, узнав, что может кому-то не нравиться.
Виргиний воровато огляделся и, еще раз убедившись в том, что рядом никого нет, снова вцепился мне в ногу с явным намерением оторвать мою коленную чашечку.
– Я очень люблю пухленьких женщин! – задыхающимся шепотом сообщил он. – Оленька, вы такая славная, вы похожи на свежевылупившегося цыпленочка, я вас обожаю! Я в вас влюбился с первого взгляда, прямо вчера...
Я с усилием оторвала его от себя.
– Да вы с ума сошли! – гневно прошептала я. – Мне неприятно...
– Таки неприятно? – изумился Виргиний. – Нет, вы совсем как американ вумен... от одного взгляда бежит к судье, чтобы обвинить порядочного человека в сексуальных домогательствах...
– От одного взгляда? Да вы мне чуть ногу не покалечили...
Виргиний, не слушая моих аргументов, преспокойно встал и, насвистывая, пошел вслед за всеми, вероятно, чтобы тоже полюбоваться на этажерку Молодцовой. При ходьбе он разводил ноги в разные стороны, отчего еще больше походил на Чарли Чаплина. Его огромные коричневые ботинки сверкали нестерпимым блеском...
Я потерла виски и отправилась восвояси. От виски заболели виски...
Я уснула, а вечером меня разбудила тетушка, совершенно невменяемая от впечатлений.
– Я так плакала... – сообщила она, падая на стул и обмахиваясь платком. – Уф, ну и жара... Николя, весь бледный, смотрел фотографии дедушки, что у Филипыча хранились, потом сказал, что коммунисты при Сталине не давали возможности связаться с родственниками, если они жили в другой стране, тем более – в капиталистической. Его родной дедушка, Григорий, не мог даже письмо написать Николаю Александровичу, потому что того могли тут же на Соловки услать...
– Правда так и было? – полусонным голосом спросила я.
– Да, дитя мое... Я тоже это помню, хотя была в те времена еще ребенком и жила в Москве... Да в Москве еще строже было!
– А мне Бунина жалко, – вдруг сказала я. – Вот уж кто должен был жить в России!
– Бунин? Кто это? Ах да... Филипычу эти фотографии ни к чему, он отдал все Николя – тот уж так благодарил, так благодарил, даже деньги пытался дать! Но при чем тут Бунин?..
– Не взял?
– Нет, что ты! А вот Клавдия Степановна за свою этажерку пятьдесят долларов получила, – с осуждением продолжала тетя Зина. – Говорит – не меньше... Бедный Николя. Ему любое напоминание о дедушке важно! А этажерка эта – тьфу! – ей красная цена пятьдесят рублей, да и то жалко – уж очень ветхая да неказистая, книжку на нее не положишь – томик того же Бунина рассыплется!
– А Аристовы? – окончательно придя в себя, спросила я. – У них же тоже вроде что-то...
– Да, у них много чего. Старик очень девочку любил, Инессу то есть... – без всякой задней мысли поведала тетушка. – У меня костюм и сапоги Николая Александровича были, хорошие сапоги, из юфти – хотя зачем я их столько лет хранила! Николя тоже взял... Значит, не зря хранила... А у Аристовых этого барахла... – Она махнула рукой.
