Обещания и Гранаты (ЛП) - Миллер Сав Р.

Она выдыхает, и Марселин сидит в своем обычном каменном молчании, время от времени прерывая рассказ Елены.

Взявшись пальцами за ручку, я рывком распахиваю дверь, открывая мою жену, которая прислонила ноги к противоположному окну, лежа на спине и уставившись в свой телефон. Она закатывает глаза, глядя на меня с ног до головы.

— Она все еще дышит? — спрашивает она, и этот вопрос, как ножевая рана в моей груди, доказывает, что Кармен права.

Елена, наверное, не простит меня.

— Твоя мама вполне жива, — говорю я, просовывая руки ей под спину и приподнимая ровно настолько, чтобы я мог скользнуть под нее. Она ворчит, когда я делаю большую часть работы, ее тело обмякает и прижимается к моему, как только я ее отпускаю.

Вздыхая, Елена опускает руки, прижимая телефон к груди.

— Все пошло не так, как я надеялась.

Я запускаю пальцы в ее волосы, моя грудь сжимается из-за нее.

— Я знаю.

— Наверное, я виновата в том, что у меня были ожидания. — Ее голос прерывается в конце предложения, и она делает глоток воздуха, поворачиваясь так, чтобы оказаться лицом к спинке сиденья. — Твоя мама была нормальной?

— Нормальность понятие относительное, я думаю.

Елена напевает, закрывая глаза, когда ее нос касается кожаного сиденья.

— Ну, условно говоря, я думаю, что моя мать сумасшедшая.

Фыркая, я выдерживаю секунду, прежде чем ответить, щемление в моем сердце перерастает в тупую боль, во что-то, от чего я никак не могу избавиться.

Потому что я не могу перестать задаваться вопросом, что Елена должна думать обо мне.

Позже раздается стук в дверь пентхауса, который мы снимаем во время нашего пребывания в Бостоне; Елена растянулась на кровати, тяжело дыша и дергаясь в каком-то сне, поэтому я тихо выскальзываю, надеясь, что она не услышит, как я ухожу.

Когда я открываю дверь, я нисколько не удивляюсь, обнаружив Рафа, стоящего с другой стороны и курящего сигару, хотя в коридоре висит жирная табличка «НЕ КУРИТЬ».

Я думаю, что некоторые вещи действительно не меняются.

Мы стоим так несколько мгновений, просто уставившись друг на друга, пока, наконец, он не ломается первым.

Он всегда ломается первым.

— Ты не собираешься пригласить меня войти?

— Нет, — категорично отвечаю я.

Его лицо морщится, и он вынимает сигару изо рта, выпуская струю дыма в мою сторону.

— Знаешь, раньше ты уважал порядок вещей. Привык понимать, что я твой босс, а не наоборот.

— Ты не мой босс, Раф. Я уже несколько месяцев не выполнял для тебя никакой работы, не собирал разведданные и не лечил никого из твоих людей. Я больше на тебя не работаю.

— Это не так работает, — огрызается он, указывая на меня окурком сигары. — Ты не можешь просто так уйти. Существуют соответствующие протоколы. Клятвы, которые нельзя нарушить.

Я пожимаю плечами.

— Звучит как семейная проблема. Передай им мои соболезнования.

— Ты не так непобедим, как, кажется, думаешь, Андерсон. Не забывай, что я создал тебя.

Ухмыляясь, моя рука тянется к двери, и я начинаю ее закрывать, моя терпение на дерьмо ограничена.

— О, я не забуду.

Он ругается себе под нос, когда дверь со щелчком встает на место, и я остаюсь там на мгновение, чтобы посмотреть, собирается ли он постучать снова. Прежний Раф никогда бы не позволил чему-то подобному пройти без боя, но, возможно, возраст настигает его.

Или, может быть, он запланировал что-то похуже.

Однако хуже того, что я для него запланировал, быть не может.

Я возвращаюсь в спальню и проскальзываю под одеяло, опершись локтем на подушку, и смотрю на свою жену сверху вниз, убирая прядь мокрых от пота волос с ее щеки. На экране моего телефона вспыхивает сообщение, Вайолет снова отклоняет мой последний банковский перевод.

— Гордость предшествует падению, — бормочу я себе под нос, открывая безопасное банковское приложение, которое я настроил через «Айверс Интернэшнл», отменяя все будущие платежи, которые запланировал внести на ее счет.

Затем пишу поверенному по недвижимости моего дедушки, сообщая, что я в Бостоне и хочу назначить встречу, чтобы полностью ликвидировать траст фонд.

ГЛАВА 32

Елена

На следующий день я ВСТРЕЧАЮСЬ со своими сестрами и Лоренцо, их телохранителем, за поздним завтраком в высококлассной закусочной в гавани, и на какое-то время мне кажется, что все почти как в старые добрые времена.

Они сидят за столом напротив меня, волосы Арианы собраны в пучок, а рукава ее светло-голубой блузки подвёрнуты на локтях. Стелла тем временем заправляет волосы за воротник своей рубашки на пуговицах, склоняясь над тарелкой, пока Ари рассказывает о каком-то голливудском скандале, затмевающем новости о моем «большом возвращении»

— …и я просто говорю, что мужчины, которые так громко защищают права женщин, всегда первыми обвиняются в сексуальных домогательствах. Они слишком хороши, чтобы быть правдой.

Стелла усмехается, кусочки яйца вылетают у нее изо рта.

— Ты не веришь в историю этой девушки, не так ли? Они встретились однажды ночью в Нью-Йорке, и ему просто нужно было заполучить ее? Она маленькая ничтожество из Мэна, а он рок-бог; почему он выбрал ее?

Ари бросает в нее кусочек рогалика.

— Я выбираю верить жертве, глупая.

— В Америке существует презумпция невиновности, — говорит Стелла, качая головой. — И не веди себя так, как будто ты не пела последний сингл Эйдена Джеймса еще на прошлой неделе. Знаешь, я слышу тебя в душе.

Мы расправляемся с яйцами, обильным количеством бекона из индейки и бесконечными бокалами игристого сидра, прежде чем кое-кто не вспоминает маму.

Я. Я вспоминаю ее.

— Вы, ребята, сказали, что она была подавлена, — говорю я, указывая на Ариану вилкой. — Что она хотела, чтобы я вернулась домой.

Ари пожимает плечами, откусывая кусочек датского сыра. — Так и было, клянусь. Бывали дни, когда она даже не выходила из своей комнаты. Не знаю, почему она так грубо вела себя прошлым вечером.

— Может быть, она ревнует (п.п.: здесь и ранее в тексте используется «jealous», что в с англ. может означать как завидовать, так и ревновать), — говорит Стелла, пожимая костлявыми плечами.

Уже второй раз, когда кто-то высказывает подобное предположение за последние двадцать четыре часа, и мне не нравится, что все, кажется, улавливают что-то совершенно невидимое для меня.

— Из-за чего?

— Не знаю. — Стелла щурится на меня сквозь очки, поджимая губы. — Из-за твоего выбора, полагаю? Ты знаешь, какая мама; теперь представь, что ты застряла в жизни из-за того, кем является твоя семья, и никогда из нее не выберешься. Как только ты застряла, ты застряла.

— Мы все застряли в этой жизни, — говорю я.

— Разве? — Стелла берет свои очки, надвигая их на линию роста волос. — Не ты ли провела последние несколько месяцев на острове, полностью удаленном от любой семейной драмы где твой невероятно опасный, тревожно красивый муж угощал тебя вином и едой?

Нахмурившись, я ковыряюсь в остатках яиц.

— Это не было похоже на то, что я взяла отпуск. Я…

Замолкая, я понимаю, что мои сестры технически не знают всех подробностей причин моего брака с Кэлом. И я не совсем уверена, что сказали им наши родители, поэтому решаю прояснить ситуацию раз и навсегда, надеясь, что это избавит меня от огромного груза, давящего на грудь.

— Кто-то записал нас с Кэлом в первый раз, когда мы переспали.

Ари хихикает.

— Первый подразумевает, что был второй, и третий, и…

Стелла обнимает Ари за шею, зажимая ей рот ладонью.

— Мы уже знаем об этом. Папа, не теряя времени, рассказал всем, как Кэл соблазнил тебя. Не то чтобы ты нуждалась в сочувствии в глазах общественности, будучи похищенной и все такое.